Тем временем вернулся с улицы Валерка, наследник. Звякнув тяжелой цепью, он прошмыгнул мимо отца и сразу заперся в своей комнате.
Василь Максимыч включил телевизор и пересел в широкое, мягкое кресло — для удобства. Передавали “Международную панораму”.
— Веруня, глянь, как капиталисты-то разлагаются! — позвал Василь Максимыч жену и прибавил задумчиво: — Не то, что некоторые...
Вера Михайловна не откликнулась, скорее всего — просто не слышала: она громыхала на кухне посудой, в кране гудела вода.
Настроение у Василь Максимыча образовалось вполне благодушное, как всегда после сытной и обильной еды. Хотелось с кем-нибудь поболтать о возвышенном, а спать — почти не хотелось.
Василь Максимыч окликнул Валерку:
— Эй, сын, чем занят?
— Уроки делаю, — отозвался из-за стенки сын.
— Уроки — это хорошо, — одобрил Василь Максимыч и задал наследнику наводящий вопрос:
— И какие же, если не секрет, уроки?
— Обществоведение.
Почти сразу же из-за двери высунулась светлая Валеркина голова и заулыбалась:
— Хорошее, батя, время будет — коммунизм!..
— Да-а... — Василь Максимыч, отвлекшись от телевизора, расслабился.
— Батя, а там все-все будет? — не слишком доверчиво вопросил наследник.
— Конечно, все. И даже больше, чего душа пожелает. Каждому — по потребностям, не только одним бюрократам. Для этого и трудимся, для этого живем — себя не щадим. Все будет — не боись!
— Тут, в учебнике, еще написано, что от каждого — по способностям, это как?
— Как, как... сколько унести сможешь, столько и бери, вот и все способности, — пошутил Василь Максимыч и, переключив телевизор на другую программу, промыслил:
— Может, ты-то вот захватишь это время... Попомни тогда отца, который приближал его к тебе, как мог, строил для тебя, дурака, светлое будущее. Поживи уж тогда и за меня, всласть.
Из кухни, вытирая о фартук распаренные руки, появилась жена:
— Ну чему ты, отец, ребенка учишь? Вот возьмет еще да и ляпнет в школе кому-нибудь что ты ему тут наплел — оправдывайся потом. И так от этого рока покою нет, железяками весь обвешался, браслетами всякими, — соседям в глаза посмотреть стыдно.
— А причем тут браслеты? — сухо поинтересовался наследник.
Но мать не стала ему отвечать, добавила только в спину отцу:
— Тянет тебя кто за язык, что ли?
— Ничего, не ляпнет, — Василь Максимыч повернулся опять к Валерке, будто рассматривая. — Он у нас — сообразительный, знает, кому что говорить можно... Разбирается, что к чему, весь в меня. Правда, сын?
— Правда, — буркнул в ответ сын и опять скрылся за дверью.
Василь Максимыч помолчал, улыбаясь, и наставительно разъяснил жене:
— Все эти роки да железяки — чепуха, мать. Камуфляж. Мы тоже в свое время под музыку балдели, клешами пыль мели... Не это главное, перебесится. Воспитание, понимаешь, штука тонкая, в этом деле тоже метода нужна. Главное — чтобы таким же, как мы, вырос. Чтобы человеком стал, настоящим: знал свое дело и помалкивал, когда не надо. А все эти сказки, что им сейчас в голову вбивают, критически усваивал, с поправкой на жизнь, тэ-скать. В жизни, сама знаешь, по учебникам не проживешь. Жизнь, она — куда сложней и сама все по своим местам расставляет.
Вера Михайловна, по обыкновению, спорить не стала. Взялась вместо этого белье переглаживать. А Василь Максимыч опять уставился в телевизор.
Показывали теперь грустную передачу “Человек и закон”. Василь Максимыч хотел было телевизор выключить, но передумал, потому что заговорили как раз о нелюбимых им бюрократах, оголтело вставляющих палки движению вперед и прочей перестройке.
Валерка в своей комнате, напялив на стриженую голову большие наушники, готовил уроки на завтра.
Мать гладила у окна.
Время тянулось размеренно и привычно.
Общее молчание только раз еще нарушил негромкий вздох:
— Эх-х-ма, коммунизм... Житуха!.. Нам бы туда... Уж я бы своего не упустил. Сил бы не пожалел: прошелся бы по их магазинчикам, поворошил бы под прилавочками, понавел бы там порядок! Жаль только — не будет его никогда, с этими бюрократами... Во всяком случае, пока мы живы.
И Василь Максимыч философически замолчал, посапывая.