НИКОЛАЙ ЧЕРКАШИН - "ПЛАМЯ В ОТСЕКАХ"

ЕГО ЗВАЛИ - ТАЛАНТ

Взявшись писать о Таланте Буркулакове, сразу понял, почему хирурги избегают оперировать друзей и близких... В каждой фразе сразу видишь, как далек оригинал от своего портрета... С капитан-лейтенантом Буркулаковым мы начинали службу на подводных лодках вместе. Вместе вникали в премудрости политработы, горько сетовали на засилье бумаг, директив, инструкций, томились на всевозможных совещаниях, сдавали зачеты выслушивали начальственные разносы, сочувственно переглядывались, бегали друг к другу в каюты переписать очередной "планчик", выручали фильмами, проекционными лампами, мерзли в своих неотапливаемых каморках и оба с нетерпением ждали ухода в "большие моря" - в Средиземное море.
Он, как и я, не был профессиональным политработником. Но у него за плечами была "Дзержинка" - военно-морское инженерное училище, он хорошо знал лодочную технику, и это поднимало его в глазах экипажа. Много раз замечал - лучше политработники из "механических" офицеров, у них и культуры побольше, и демагогии меньше. Вот это выделяло Таланта из среды заурядных "политрабочих", так же как и его необычное, полуказахское лицо. Правда, отца-казаха он почти не знал, воспитывала его мать - русская волжанка из Костромы. Во всех анкетах называл себя русским. И речь, и письмо его были куда более грамотными, чем у иных его коллег - стопроцентных "русаков".
"Ты что, святой?!" - любили осаживать нас наши кураторы из политотдела, когда кто-нибудь пытался не замечать "платья" на голом короле. Чаще всех эти слова адресовались Буркулакову. В этом смысле он действительно был святой. Святой в своей прямоте, в неумении кривить душой, выдавать черное за белое...
Как я обрадовался, когда увидел его посреди Средиземного моря, в "автономке". Наши подводные лодки сошлись у борта плавучей базы. Талант позвал меня к себе. Заварил в своей каютке чай. Помимо всего прочего речь зашла и о судьбе: чему быть, того не миновать. В тот год по всем флотам мира прокатилась черная волна аварийности. Корабли американские, английские, французские, итальянские, и наши тоже, - горели, взрывались, сталкивались. Мы гадали: повезет ли нашим лодкам? Тогда нам повезло. Отделались "мелочами": у нас вырвало в шторм пластиковую секцию наружной обшивки, на лодке Буркулакова сорвало в непогоду аварийный буй...
Ох уж этот буй! Но о нем чуть позже...

Последний раз мы виделись с ним за год до его ухода на "Комсомольце". Я заглянул в его береговой кабинет, выходящий окнами на гранитные круги лапландских скал. Талант - энергичный, веселый, в хорошо сшитой тужурке капитана первого ранга - был человеком, нашедшим свое место в жизни. Он показывал мне снимки и спрашивал, затаив улыбку: - Как ты думаешь, где это снято?
Офицеры на фотографиях обсуждали что-то в высоком просторном помещении.
- Где-нибудь в ДОФе, в актовом зале?
- Как бы не так! На лодке. Это на "Тайфуне", - ошеломлял он меня с радостной гордостью. Я невольно вспомнил свой визит на его "дизелюху". Она почти выслужила свой век. Едва я спустился по входной шахте, как повеяло сырым, затхлым погребом. Вонь картофельной гнили, смешанной с запахом соляра. Тускло тлели плафоны, и свет их крали мрачные ржавые переборки... Они жили здесь безвылазно по многу месяцев кряду. В трюмах этого погреба погиб по недосмотру помощника командира матрос. Буркулакова долго трясли. И вообще, его карьера шла очень неровно. Кадровики помнили, что он из механиков, что у него не "базового политического образования"... И все же он вышел на адмиральскую должность, стал начальником политотдела дивизии наисовременнейших подлодок. Морякам этих кораблей тоже повезло. Не дай бог такого начпо, какой учил уму-разуму нас с Талантом, - вдохновенный организатор соцсоревнования на трибуне и делец, хапуга, "пахан" военторга - в миру.
- Уже потом, после похорон, мне принесли для газеты великолепный фотопортрет Буркулакова. Снимок сделал некий мичман и преподнес начальнику политотдела, с тем чтобы продвинуть свою очередь на "Жигули". На обороте я прочитал: "Дорогой товарищ автор. За удачный снимок - спасибо. Но машины все-таки распределяю не я, а жилбыткомиссия. Успехов в службе. Капитан 1 ранга Буркулаков". Списки всех "дефицитов", приходивших на дивизию, Талант вывешивал в коридоре штаба.
- "Зачем его понесло в море? - недоумевали коллеги. -Его место на берегу. Ведь он уже горел на "Золотой рыбке".
- А получилось так, что прежнего замполита экипаж "Комсомольца" не принял, не захотел идти с ним в море. Был назначен новый политработник - молодой, никогда на атомных подлодках не служивший. Чтобы подстраховать новичка, и отправился с ним Буркулаков. Думаю, есть и другая причина: Талант не раз сетовал, что засиделся на берегу, наплавался в бумажном море. Как бы там ни было, но "балластом" в том походе назвать его никто не мог. Кто-кто, а он умел встряхнуть людей, зажечь, рассудить, надоумить... В одной из автономок он пустил по отсекам тетрадь, куда каждый записывал, какой видится ему Родина за тысячи миль от родных берегов, из-под океанской толщи. И матросы, и офицеры писали от сердца. Получалась своего рода рукописная книга "Мысли о Родине". Она и сейчас храниться в музее Краснознаменного Северного флота... - Я жадно расспрашивал о нем спасшихся.
- Капитан-лейтенант Александр Верезгов:
- - Талант Амитжанович умел выводить людей из того "душевного анабиоза", в который погружает подводников монотонность плавания... Ведь после вахты можно завалиться в койку, а можно, как он, - нахаживать километры по отсеку, чтобы не слабеть телом. Вот и конкурс на "лучшую походную бороду" он придумал. И еще в нем было столько энергии, энтузиазма, приветливости? Всегда на все у него было свое, не стандартно-замовское, а хорошо продуманное суждение. Он ведь и видеофильмы не смотрел. "Времени жаль, - говорил, лучше хорошую книгу почитаю, обмозгую".
- Капитан-лейтенант Калинин:
- - Там, на мостике, когда подняли отравленных дымом моряков, начальник политотдела помогал доктору их спасать. Искал ампулы с адреналином, наполнял им шприц, делал искусственное дыхание...
- Капитан 1 ранга Б.Коляда:
- - Он помог мне влезть на плотик, втащил за руку...
- Мичман Анисимов:
- - Днище плота прогнулось под тяжестью людей, и получилась такая яма, в ней, как в бассейне, сидели, сбившись в кучу, люди. Нас то и дело захлестывало. Сначала я держался, потом стал захлебываться, но из последних сил все же поднялся на колени. Рядом лежал Талант Амитжанович. Я все время спрашивал его: "Талант Амитжанович, как вы себя чувствуете?" Он отвечал так тихо: "Хорошо. Хорошо". Он держался до самых последних минут нашего испытания - до подхода спасательного баркаса. На баркасе у него начались судорога. Остановилось сердце...
- Я бреду в его дом, что на улице Матроса Рябинина, погибшего геройский и мученической смертью на одной из атомных лодок. Синяя пятиэтажка в солнечных просверках капели. Сколько раз зазывал меня в гости! Вот и пришел. Прости, Талант...
- В доме пахло лекарствами и пирогами. Поминальными пирогами. Дверь нараспашку. За столом горевали друзья, соседи, сослуживцы. Вдова с сыном и дочерью только что увезли на аэродром гроб. Оттуда полетят на родину - в Горький. Я видел ее на похоронах - в зале Дома офицеров. Она не голосила, не стенала, сидела сжавшись в черный комок, понимая, что ей, жене начальника политотдела, надо держать себя в руках. И она держалась. А когда ее увели, плечо буркулаковской тужурки было мокрым от слез...
- За столом поминали Таланта - кому чем запомнился.
- - 28 февраля они уходили на боевую службу. А 27-го Талант зашел ко мне. Никогда не пил, а тут говорит: "Давай по рюмочке". Выпили. Взгрустнул: "Ну ладно. Прощай!" Ты это брось, говорю. Ты, самое главное, возвращайся! Вот и вернулся...
- - А я вам так скажу. Это он настоял, чтоб радио о пожаре дали сразу. Он не из тех, у кого главный принцип "как бы чего в эфир не вышло". И то, что не промедлили с докладом, - это потом спасло всех, кого сняли с плотика.
- - Он был человек со своей позицией. Защищал ее жестко. Но умел и взять слово обратно, если чувствовал - не прав. У нас дивизия в основном офицерская. Тут нужна была интеллигентная работа. И он это умел. Кругозор широкий, живо откликался на все новое. Настольная лампа по ночам не остывала. В академии учился заочно, а готовился, как очник. Не зря с отличием получил. - - Рабочий день у него начинался с подъема флага и до отбоя. В кабинете бывал редко. Однако без людей не видели. Всегда в окружении.
- - Командиры его уважали. Умел слово держать. И не карьерист. В звании капитана 2 ранга перехаживал четыре года. С высокой должности мог уйти и на 3 ранга.
- - Честен был. Двадцать лет на Севере, а машину только-только купил. И то "Москвича". И то в долги залез.
- - К сыну был строг, а дочь баловал. Дни рождения продумывал так, чтобы всем было весело. На родительские собрания ходил. Бывало, в классе только он среди женщин и сидит.
- - Морской формой гордился. Всюду носил. В отпуска в ней ездил.
- - Умел слушать. И всегда так, как будто ты сообщаешь ему что-то очень важное для него лично. И это не напускное.
- - Шли мы с ним по Москве после выпуска в академии. Талант нес букет очень красивых цветов. Какая-то старушка не удержалась от восхищенного вздоха: "Ну до чего ж хороши!" А он ей:
"Бабушка, это вам!" Почти силой вручил.
- - Жену устроил библиотекарем в другой гарнизон. Это за восемь километров отсюда. Чтоб никто не сказал, что по блату.
- - Для него политработа не самоцель была. Свое назначение видел в устройстве человеческих судеб...
- За тем поминальным столом я узнал его заново. Для меня он был просто хорошим человеком, и все неброские достоинства его воспринимались как сами собой разумеющиеся. Но он был выдающимся человеком, как иные выдающимися учеными или флотоводцами.
- Впрочем, все это совсем не то, что я пытался сказать о нем.
- Я больше никогда не буду писать о друзьях.