Александр Михайлович Покровский
YELLOW SUBMARINE

Биографию составляют впечатления.
Впечатления нам готовит судьба. Как она это делает - неизвестно; никогда не знаешь, что она выкинет. Вот если б мне в отрочестве кто-нибудь сказал, что я буду служить на подводных лодках, я бы очень хохотал, но так захотелось судьбе, и судьба взяла меня за тонкошкурное образование в районе холки и повела меня на подводную лодку путем крутым и извилистым.

Чтоб впечатления от дороги оказались наиболее полными, судьба привела меня сначала в военно-морское училище, где она и оставила меня на пять лет набираться впечатлений на химическом факультете.

На химическом факультете нас учили, как стать военными химиками. И все-таки самые яркие впечатления этого периода моей биографии я вынес не из химии - я вынес их с камбуза, из этого царства тележек, мисок, тарелок, лагунов, котлов, поварих, поваров, кладовых, душевых, официанток, раздевалок, с непременным подглядыванием в поисках пищи неокрепшему воображению;
с бесчисленных столов кормильных рядов с алюминиевыми бачками - один бачок на четверых.

Когда сидели за столами, кто-то всегда бачковал, то есть разливал по тарелкам варево, а остальные в этот момент следили за ним, сделав себе равнодушные взоры, чтоб он случайно мясо себе из бачка не выловил. Мясо делилось по справедливости. Все помнили, кто его ел в последний раз.
Неважно, что то мясо напоминало разваренную мыльную ветошь, - это никого не интересовало, интересовало другое, интересовал сам факт: есть мясо или его нет.
Мясо на камбуз попадало из морозных закромов Родины, а по синей отметке на ляжке мы, стоя в камбузном наряде, узнавали год закладки и, если он совпадал с годом нашего рождения, говорили, что едим ровесника.
И ели мы его с удовольствием, потому что очень есть хотели.

Когда мы обедали, в зале играла музыка. Она помогала вырабатывать желудочный сок.

Шли мы на камбуз строями, молодцевато, чеканили ножку, и все говорило о том, что мы служим и эти годы зачтутся нам в пенсию. Перед камбузом на табуретках - по-морскому, на баночках - стояли лагуны с хлоркой, куда мы на ходу ныряли руками вперед.
И потом очень долгое время запах хлорки не позволял разделить впечатления от пребывания на камбузе и в туалете.
А еще я вынес впечатление, как мы ели сгущенку. В государстве тогда было много сгущенки, и мы ее ели: покупали банку, делали в крышке две дырки и, припаявшись к одной из них непорочными дрожащими губами, запрокидываясь, делали могучий всос, и сгущенка в один миг наполняла рот сладкой мукой. И хотелось в тот миг, чтоб она никогда не кончалась.
Общение со сгущенкой требует известного интима; если же интима не получалось, то хорошим тоном считалось оставить другу последний глоток.

Только один раз в месяц - в день курсантской получки - мы ели до отвала; мы ели сгущенку банками, колбасу - метрами, а пиво пили пожарными ведрами, для чего носили его тайком через забор; на младших курсах мы носили его тайком ночью, а на старших - тайком днем, и во время экзаменационных сессий мы носили его тайком в класс через плац.
Однажды один наш, идущий через плац с двумя ведрами, попался дежурному по училищу. Военно-пожарное ведро отличается тем, что его нельзя поставить: оно сделано конусом.
Когда дежурный по училищу увидел, как тот, несущий, с превеликими муками пытается поставить конусное ведро на плац, чтоб отдать воинскую честь ему, дежурному по училищу, он милостиво кивнул, даже не полюбопытствовав, что за пенообразующий огнегаситель тот волочёт изгибаясь.
Во время экзаменов пиво наливалось только демократичным преподавателям, и они его выпивали, удивляясь, торопливо.
Недемократичных преподавателей пытались выводить из строя, подсовывая им лимонад в запотевшем графине, с предварительно растворенным в нем химическим веществом - пургеном.
А Барону, преподавателю вычислительной техники, кроме заветного графина в карман тужурки удалось впрыснуть органическую кислоту, запах которой по своей сложности мог бы соперничать только с ее названием. Вообще-то кислота была аварийным средством. Барон должен был опоздать к началу экзамена: специально посланная группа должна была еще ночью заклеить эпоксидкой замок бароновского гаража, чтоб он утром не вывел из него свою машину.
Группа заклеила, перепутав, замок соседу, Барон появился вовремя, и пришлось обратиться к кислоте. Пахло сильно и хорошо. Барон не знал, куда деваться, от смущения он непрестанно пил настойку пургена в лимонаде, говорил, что в аудитории спертый воздух, и бледнел. Вскоре он надолго вышел, и мы одним махом сдали экзамен.

А еще я лежал в санчасти. Я любил лежать в санчасти: там можно было выспаться. Я не высыпаюсь с семнадцати лет, с тех самых пор, когда нежный слух мой впервые поразила команда "Рота, подъем!".
В санчасти кормили теми же органическими веществами, что и на камбузе. Положительное зерно состояло в том, что здесь давали добавку. Бигус не ели даже легкораненые.
Бигус! Это блюдо сделано врагами человеческих желудков из картошки, тушенной с кислой капустой, заправленной комбижиром и жалкими кусками желтого поросячьего сала. Боже, какая это была отрава!
Поковыряв вилкой бигус, я выходил в коридор между палатами, припадал к стенке и звал утробно:
- Сестра... сест-ра... сест-ра...
- Что тебе, милый? - вылетала сестра.
- Спасибо, сестра, - говорил я томно и шел в палату.

Артистизм! Вот что должны преподавать будущим офицерам. Как же без него стоять перед строем подчиненных, ведь они смотрят на тебя и жаждут получить с тебя твой артистизм. Им же важно получить команду, им же важно, как ты ее подаешь. Им важно, какое у тебя при этом лицо, как ты держишь руки и в каком состоянии у тебя ноги; им важно, сколько души ты вкладываешь в команду "Равняйсь!" и какая капля интеллекта капает с тебя во время команды "Смирно!".
Почему-то считается, что если ты ничего не можешь, то ты можешь воспитывать людей.

Сколько раз меня воспитывали в строю, и сколько раз я убеждался: оказывается, достаточно сильно крикнуть идущим людям: "Четче шаг! Отмашку рук! Выше ногу! Не слышу ногу! Петров! Едрена корень!" - и ты уже воспитатель.
И тут появляется он, твой новый командир роты.На лице у него, как это ни странно, написан ум, а в глазах написано то, что он только что с флота, что он ни черта не боится, и еще там написано, что у него есть выслуга лет и что он не будет хвататься за службу, как нищий за подол прихожанки.
- Я утомлен высшим образованием, - говорит он, и с этой минуты ты начинаешь изучать его речь, его лицо, его походку, его манеру держаться и соблюдать себя.
Он учил нас тому, что не прочтешь ни в одном учебнике, что не получишь в руки при выпуске, тому, что можно набрать, только пропустив через себя; он учил нас тому, что называется - жизнь.