CТАС

Стас меня утомил. Всю плешь проел, пока шли.Есть три темы, которые будут волновать старых каптри, пока существует подводный флот: сволочи-начальники и личное здоровье, перевод и демобилизация. Причем все темы плавно перетекают одна в другую, пока дело по дойдет до демобилизации, и дальше сплошные розовые слюни.
- Если я опять пролечу с переводом, как фанера над Парижем, тогда рапорт и дембель, - слышится у уха Стас.
Ходит он шаркающей походкой, и голос у него гнусный-прегнусный; прикосновение тех звуков; которые он Издает, для окружающих барабанных перепонок губительно. Его как-то заслали читать лекции по гражданской обороне директорам заводов. В первом же перерыве директора собрались в кучу, выбрали старшего, a тот, рыдая в голос, помчался и добился у начальства, чтоб Стаса убрали.
Сколько помню Стаса, он все время находится в состоянии перевода, то есть он все время ходит, канючит и у всех спрашивает: не слышал ли кто-нибудь о том, что он куда-нибудь переводится. Ему нужна должность, Ленинград и оклад. Ни много ни мало! В отделе кадров ему сказали: "За Уралом все ваше", - на что он заявил, что "за Уралом для офицера земли нет".
Он был старше меня лет на десять и в подводниках просидел уже лет двадцать. Представляете, что это был за ужас! Эта рептилия мезозойской эры, уцелевшая под ногами у мамонтов, надоела своим вечным плачем не только мне, она надоела всем своим родственникам, себе и природе. Боже, сохрани нас от бессмертия! - Ты понимаешь, в чем, собственно говоря, дело? - гундосил Стас, а я кивал и кивал.
Шли мы после обеда на построение, и он портил мне то, что с таким превеликим трудом растворило мой желудочный сок. Витамины мои находились под угрозой исчезновения. Стаc своей рожей напоминает лошадь."Ах ты, - думал я, предварительно выделив ему полуха, чтоб кивать впопад, - чучело галапагосское! Надо же было нам встретиться!" В общении со Стасом должно быть одно железное правило: увидел его - беги. Стаc не может без слушателя. Обязательно вцепится.
Хватка у него железная: вцепится и повиснет, и вместе с ним повиснут на тебе все его заботы, мысли, горести, неудачи, переводы, и через пять минут ты уже ощущаешь, как тяжело тебе идти и жить.
После автономки Стаса лучше не встречать: тогда он бывает в тридцать
раз разговорчивей.
- А может, мне написать в ЦК?.. еще раз, а? Я же национальный кадр!
"Господу Богу напиши! Во вселенский совет. Детеныш диплодока!" - чуть не подумал я вслух, но спохватился и сказал только:
- Конечно, напиши.
Стас, по-моему, не писал о своем переводе только Саманте Смит, остальные уже в курсе. Например, он уже давно не дает безмятежно жить Совету Национальностей. Спокойно слушать Стаса невозможно, все тянет дать ему в ухо. Когда он стоял вместе с лодкой в ремонте, то тамошний флагманский даже приставил к нему специального лейтенанта, чтобы тот вместо него, флагманского, слушал Стаса. Обалдевший лейтенант ходил за ним, как Эккерман за Гете, и записывал его мысли в блокнот.
- ...и запишите! - талдычил Стас, и лейтенант, потеряв всякую сопротивляемость, записывал. Настоящее имя Стаса - Генрих-Мария-Леонардо-сын-Леонардо. Матросы называют его Машкин Леопардо, а офицеры - почему-то Стасом. Он из прибалтийских немцев или что-то вроде этого, но, по-моему, на его генеалогическое дерево влезло несколько пьяных испанских конкистадоров, и влезли они не одни прихватили еще с собой и итальянских бандитов. Стаса никто не любит. Однажды он одолжил кому-то прибор, и его обманули, не вернули. (Офицеру вообще верить нельзя. Способный офицер способен на все.) И вот лодка собирается в завод, идет приготовление корабля "к бою и походу", на пирсе появляется Стас, он явился за прибором; приготовление, "швартовные команды наверх!",
беготня, последние ящики с продовольствием, что-то еще нс списано, акты летают по воздуху, аттестаты, все снуют туда-сюда - появляется Стае и говорит в "каштан":
- Где мой прибор?
- Что такое? - слышится из "каштана". - Почему "каштан" верхнего вахтенного на месте? Связисты! До каких пор?! Немедленно убрать "каштан"!
- Отдайте прибор! - не отстает Стас, но его уже никто не слышит, команды так и сыпятся:
- От-дать! Концы!
- Перестаньте отдавать концы! Отдайте прибор! - не унимается Стас.
- Стас! - кричит с рубки командир. - Двух автоматчиков наверх! Отогнать его короткими очередями!
Свой собственный экипаж Стаса единодушно ненавидит. Стас - зануда, он способен кого хочешь достать.
У них в экипаже давно существует группа, которая поклялась донимать Стаса. В автономке кто-то из этой банды посоветовал Стасу сухую мойку головы - Стаса с рожденья одолевает перхоть, и волосы, облезая, обнаруживают под собой ребристый остов. И вот, чтобы они не облезали и не обнаруживали, нужно посыпать их - волосы - мукой и потом чтоб (вы думали?) вычесывать их гребешком. Французское патентованное средство. Стас сел на затылок интенданту и не слез с него, пока не добыл муку. Вычесыванием он занимался на ночной вахте перед зеркалом, что висит над умывальником. Мука летела в умывальник, где-то там, далеко в трубопроводе, превращалась в тесто и забивала трубу. Прибегали трюмные, отворачивали трубу, пробивали-продували и ругали Стаса площадно, как водопроводчики не ругают ни одно живое существо. После всех этих скандалов Стас стал вычесывать свою мукомольную голову в огромную банку из-под сухарей. Садился, обхватив ее руками и ногами, и, опустив в нее башку, чесал все это
часа четыре. Через месяц такой интеллектуальной работы у него созрела одна-единственная мысль: помыть голову. Он взял ее и помыл, и получилось тесто, из которого трудно было достать даже оставшиеся волосы. С такой головой среди ночи Стас явился в безмятежно хрюмивший в глубинах Атлантики центральный пост и, удивив его насмерть, потребовал доктора. Голову побрили, но группа по уничтожению Стаса не успокоилась и, когда все улеглось, предложила Стасу японское патентованное средство: чеснок, настоенный на спирте. Все это льется опять на башку, и волосы растут как бешеные.
Стас развел чеснок в трехлитровой банке со спиртом и стал его лить на себя кружками. Лечение должно было продлиться целый месяц. Соседи по каюте нюхали Стаса только два дня, а потом выбросили его в проход между каютами.
- Напишу-ка я в ЦК... все-таки... - сказал Стас, подводя меня к моему пирсу.
Наконец-то я от него избавлюсь.
- Давай, Стас! - сказал я ему с чувством, чувствуя близкое свое освобождение.
Стасу сюда, а нам, пардон, отсюда. Слава Богу!
- Пишите! - сказал я ему с еще большим чувством.
- Рыдайте, и вас услышат. Бейте себя наотмашь коленом по лицу! Побольше эмоций. Взывай к сердцу и к разуму. Кричи в каждой строчке: "Я! Так! Больше Не! Могу!" Где правда? Где справедливость? Да что ж это такое, санта ляпинда дельмоно моэрто, что в переводе на русский означает: скольки ж можно! Служите на "железе" сами! Стойте по пятьдесят лет в строю!
Переведите меня куда хотите! Состарился, отупел, исподличался, дурно пахну! Барабанные перепонки воспринимают только барабаны, отвыкли от флейты напрочь!
Дети родные не узнают после автономки папу, кидают в меня кирпичами! Семья - ячейка общества - рушится: жена который год хронически беременна моим переводом, не может мне простить моего национального пропохождения, грызет ежедневно мои тонкие кишки, неприлично урча. Кричи: "Дедушка в Америке завещал завод ядохимикатов!" Звонили, скажи, предлагают вступить в права наследства. Кричи: "Кругом заговор! Молчания! Кругом враги!" Угрожай, шантажируй, юродствуй, ерничай, тряси исподним. Все средства хороши, потому что цель - святая.
- Как ты хорошо сказал! - обнял меня Стас, и я почувствовал, что где-то переборщил.
- Как ты хорошо сказал! Я же чувствую, чувствую, а сказать не могу. Я же никогда не мог так сказать! Я же национальный кадр! Я не могу так по-русски, как ты! Слушай! - осенило его.
- Напиши для меня все это! Прямо сейчас! Я выучу наизусть! Для ЦК!
И он подхватил меня своей железной рукой и поволок за собой.
- Как ты хорошо сказал! - орал он по дороге.
- Точно! - орал он. - Дедушка! В Америке! Ядохимикаты! Лахудры! Пускай проверяют!
Вечером он сошел с ума.