Владимир Шарапов
ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Нам было не до сантиментов. Нагрузка на турбогенераторы непрерывно менялась, и нам необходимо было, регулируя вручную компенсирующей решеткой и стержнями аварийного регулирования потоками нейтронов в активной зоне попытаться изменять, а потом и удержать мощность реактора в соответствии с сиюминутными требованиями. Все технические показания работы механизмов и приборов энергетической установки АПЛ были на пределе возможных. Вот в такие - то моменты и вероятны сбои в работе и возможны падения аварийной защиты реактора со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Эти переменные режимы требуют особенного мастерства, многолетнего опыта и необычайного хладнокровия. Вот в такие минуты и выказывается самым определённым образом твоя подготовленность к столь сложной и многогранной деятельности. Несомненно, конечный успех всего экипажа АПЛ зависел от отношения к своей боевой службе каждого члена нашего боевого коллектива и определялся легкостью маневрирования стопятидесятиметрового ракетного подводного крейсера в теснинах фиорда. Командир корабля, стоя во главе большого воинского коллектива, задавал тон его деятельности.
Мы действовали все как один. И любая шероховатость в этой слаженной работе могла привести к непоправимым последствиям.
Лодка должна была отшвартоваться от плавпирса, отойти на несколько метров поперёк берега, а затем развернуться в узком фиорде на девяносто градусов для того, чтобы далее следовать вдоль изгибающихся многократно, нависающих над водой, черных береговых скал по направлению к Мотовскому заливу Баренцова моря.
Примерно через час кораблю нужно было преодолеть специально открытые в этот момент сетевые заграждения. В такие моменты на рубке подводной лодке весьма жарко, несмотря на жестокий северный мороз, полярный промозглый ветер и вихрящийся снег. Наверху обычно находится командир ПЛ, старший помощник, боцман и представитель штаба флотилии, выполняющий функции дублёра командира.
Конечно же, и заместитель командира по политической части старается тоже быть там - среди командования корабля, хотя его присутствие, наверное, могло бы быть более важным и нужным внизу среди личного состава. Но вообще - то его всё - таки нигде не ждут, и он всем, в большей или меньшей степени мешает. Не до него. К тому же в такие моменты его знания, его информация, его воинские качества ну, совсем не требуются на АПЛ. Лодка медленно движется по фиорду, освещаемому только щедро усеянными ярчайшими звёздами и разноцветными, пересекающими весь северный небосклон, магическими сполохами полярного сияния. Там, наверху, на рубке, почти тихо и совсем трудно представить, да почти и невозможно, что сейчас, сию минуту, внизу, в прочном корпусе, среди оглушительного умопомрачительного грохота, слаженно действуют в страшной духоте, в среде яркого мёртвенного света сотен электрических ламп, десятки моряков, работая не за страх, не за деньги, но за единственную идею, короткую и ясную как клинок - мы защитники Родины. И совсем не лишни были точные, жёсткие слова, вырубленные то там то здесь в скалах "Помни войну". Они только подтверждали нам саму философию нашей жизни - мы моряки советского атомного подводного флота продолжали ежедневно воевать с незримым противником, убежденно доказывая каждым своим выходом в море боевую мощь нашей Державы.
В отсеках подводной лодки уж прозвучал новый сигнал "Проходим узкость" и все моряки оставались на своих боевых постах, не взирая на накопившуюся свинцовую физическую усталость.
Я запросил у поста службы "Х" показания дозиметрического контроля в каждом из кормовых отсеков. Вообще - то все помещения атомного ракетоносца были оборудованы ревунами и фонарями красного цвета, которые включались сразу же, если радиационная обстановка становилась предельно критической. Капитан третьего ранга Ерченко - начальник службы дозконтроля по корабельному расписанию подчинялся непосредственно командиру ПЛ и - именно ему докладывал уровни радиации в отсеках, где в настоящий момент находились моряки ( эта информация была закрытой ). Меня же интересовала только работа ядерной установки и, как первопричина ухудшения радиационной обстановки, обеспокоили показания вакууметра непосещаемой выгородки, где были размещены реакторы.
Получив доклад, я отправил киповца удостовериться в правильности работы приборов. Нужно сказать, что офицерам - командирам группы КИП и ТА в такие минуты и часы хватало работы. В их заведовании были сотни, а может и тысячи приборов, обеспечивающих работу главных энергетических установок обоих бортов и размещенных по всей ПЛ, иногда в труднодоступных местах и, конечно же, в момент пуска реакторов и переменных режимов в их работе, многие из них выходили по той или иной причине из строя или же давали неточные показания. И для офицеров КИПа и ТА, а их было трое, всегда была очевидна первоочерёдность проверки. Но ситуация настолько часто менялась, что в действия каждого из нас приходилось всё время вносить коррективы.
Мне совсем не хотелось посылать моего боевого товарища туда, где уровень радиации явно превышал предельный, ведь мы же все молоды, молоды и прекрасно представляли биологические последствия таких вылазок. Но на подводном корабле главным является дело, только дело, и жалость, как человеческое качество, старались все моряки не только не выказывать внешне, но и она просто презиралась, но и предупреждалась. Жалости просто быть не могло на военном атомоходе. Жалость - это чаще всего выражение слабости. А все мы должны были быть ежеминутно сильными, очень сильными, чтобы не только выжить, но и победить. Так думали, да что там думали, - вынашивали, взращивали, укрепляли в себе буквально все члены экипажа, а у офицеров, которые были носителями соответствующей чести и традиций, эти качества были основой их мироздания. Так что, отдавая приказания и получая в ответ "есть", никто из нас и на секунду не сомневался, что он может быть не выполнен по той или иной причине, как бы труден и опасен он (приказ) не был. А дружба только помогала нам быть честными и откровенными, помогала не закрывать глаза на смертельную опасность. Пожалуй, ещё одно наше качество способствовало нашему оптимизму - это молодость и неколебимая вера в собственную удачливость.
Толик Орлов тут же бросился в носовую оконечность АПЛ, и вот уже приглушённый голос звучит с помощью "каштана" из реакторной выгородки шестого отсека: "всё сейчас будет нормально". Я ему верю, как себе, и это тоже одно из главных требований жизни и боевой службы на подводной лодке. Передо мной на горизонтальной панели пульта, служащей и столом одновременно, лежит вахтенный журнал, в который я записываю каждое своё действие, как управленец и каждый свой приказ с указанием времени и обоснованности его появления. В качестве технического и научного пособия, каждый из нас, офицеров КГДУ пользуется так называемой "Технологической инструкцией", совершенно секретным документом, который постоянно в остальное время находится в сейфе пульта. Но сейчас она перед нами. Наши действия и временные интервалы между ними точно, до минуты должны соответствовать техническим разработкам, именно в "Технологической инструкции" описаниями. Кроме этого документа в сейфе находятся ещё десятки секретных и государственной важности книг, но в сию минуту "Технологическая инструкция" является наиважнейшей для нас.
Нужно дополнить, что все мы, офицеры БЧ-5,кроме того, что закончили Высшие Военно - морские инженерные училища ещё и в течение нескольких месяцев, а иногда и целого года, сначала готовились. а потом сдавали на самоуправство, заучивая наизусть, мельчайшие подробности технических характеристик и размещение всех буквально систем и механизмов энергетической установки и в целом устройства подводной лодки, так что в любой момент можно было бы нарисовать на бумаге или показать на месте любое техническое устройство нашего гигантского заведования, ну и, конечно же мы знали все возможные неисправности или неполадки систем. Кроме того, каждый из нас ещё и дополнительно учился почти по году либо в Обнинске Калужской области, либо в Палдийске, что недалеко от Таллина, где мы слушали лекции теоретического курса у выдающихся учёных современности в области ядерных технологий, в число которых входили и академики Александров, Доллежаль, Келдыш и другие. И тем не менее, требовалась филигранная точность в решении тех или иных задач при управлении реактором и эта самая "Технологическая инструкция" помогала ежеминутно сверять свои знания с нужными сейчас, в сию минуту, со стандартными вариантами разработок.
Наконец, установилась определённая стабильность работы главных энергоустановок обоих бортов. Мой реактор теперь уже работал для соблюдения ТГ4 - режима, на мощности 35%, левый же борт был на минимально - контролируемом уровне (МКУ 5). С турбогенератора правого борта были запитаны и оба гребных электродвигателя, с помощью которых подводная лодка сейчас двигалась к выходу из фиорда в надводном положений и все многочисленные главные и распределительные энергетические щиты от которых запитывали через электрические коробки все системы получали электроэнергию АПЛ. Прозвучал сигнал "Отбой тревоги", и тут же раздалась команда "Заступить соответствующей боевой смене". Мы к этому моменту уже разбросали между собой вахты, из предположений, кому что нравится. Мне выпало нести службу с двенадцати до шестнадцати" часов и от нуля часов до четырех часов утра. Она считается трудной и называется "собачьей", потому что именно в этот период человеческий организм, как бы он не был натренирован, особенно подвержен сонный слабости, и человек, работающий в эти часы ночью с трудом справляется с желанием прикорнуть. Но мне она лично нравилась по многим другим признакам, и я обычно с самого начала вызволялся нести вахту именно в это время. Хотя, честно сказать, конкурентов у меня никогда не было, на каком бы подводном корабле и с каким бы экипажем я не отправлялся в море.
Вот и сейчас я сделал свой выбор. Мне на смену на пульт управления ГЭУ теперь уже пришел Ивар Пурнис - командир шестого отсека. Я стал сдавать ему вахту. Ивар был очень спокойным и обстоятельным человеком. Он родился и закончил школу в Риге, где его отец был видным партийным функционерам из местной элиты. А вот дальше он учился в военно - морском инженерном училище, размещенным в Севастополе, где женился на прелестной, молоденькой украинке. Ивар по - русски говорил с очевидным и милым акцентом и всегда носил при себе письма, получаемые из Латвии. Он и писал собственные свои заметки в личном блокноте на латышском или немецком языках, чем создавал немалые, вернее непреодолимые трудности для агентов спецслужб, безнадёжно пытавшихся расшифровать эти самые записи в случае их нахождения. Так же мучились, наверное соответствующие органы, перехватывая его письма, отправленные близким в Ригу, и пытаясь найти в них некий компромат и, конечно же, безуспешно. Мы ему по - хорошему завидовали за безукоризненные знания языков, хотя и каждый из нас хорошо владел или пытался овладеть английским. Ну, а его национальная уравновешенность, переходящая нередко в замедленность, удивляла нас. Ивар бесконечно был влюблён в Ригу и мог непрерывно в свободное время рассказывать о её красотах, благо сам он родился и жил в самом центре столицы Латвии у памятника Независимости. Он так же хорошо знал и историю Прибалтики. И всё - таки он казался редкостной, даже экзотической фигурой (хотел сказать птицей) среди нас, в большинстве своём представляющие славянские корни. Пурнис был безукоризненно дисциплинирован и ответственен. Наверное, это тоже его национальная черта. С ним было легко работать и беспроблемно строить простые человеческие отношения.
Я сдал ему смену. Он принял и сообщил об этом в центральный пост. Теперь я уже свободен и мог, наконец, отдохнуть.
На подводной лодке нет совершенно свободного места. Так что мне нужно было отправляться сразу же в свою каюту, на свою койку. Но что то плохо преодолимое влекло меня в десятый отсек. Я - то знал что это за чувство. Десятый отсек был кормовым. Здесь были размещены четыре торпедных аппарата для стрельбы противокорабельными торпедами малого диаметра. Здесь же на стеллажах лежали и запасные, похожие на гигантские туши, боевые заряды. Две большущие (по лодочным меркам) каюты не вмещали всех моряков, расписанных в корме, и потому койки были размещены на любом свободном клочке пространства, закреплены под подволоком, на стеллажах, в проходах. В отличие от всех остальных девяти отсеков, десятый отличался всегдашним полусумраком и плохо переносимой холодищей. Дело в том, что механизмы торпеды охлаждались жидким кислородом с температурой до минус двухсотпятидесятисеми градусов по Цельсию и их стальные тела были просто ледяными. Особенно холод чувствовался резким при переходе с раскалённого девятого отсека, где от жары и духоты было просто трудно дышать. Но обитатели кормы быстро привыкали к особенностям своего существования и нимало гордились преимуществами климата своего жизненного пространства. Когда - то я в самом начале своей офицерской карьеры был командиром десятого отсека и хорошо знал не только мельчайшие подробности его устройства, но и человеческие качества его обитателей. Здесь всеми делами заправлял мичман Дубин - старшина торпедной боевой части. Дубин был сверхсрочником, каковых было нимало среди членов экипажа подводной лодки. Мичман был призван откуда - то с Донбасса, отслужил матросом свои положенные четыре года, а потом написал рапорт о продолжении воинской службы уже в качестве сверхсрочника, в должности старшины команды и в звании мичмана.
Между собой таких моряков на флоте называли "сундуками". Наверное, это обидное прозвище гуляло по воинским частям не случайно.
Мичманы на АПЛ должны были отслужить около десяти лет, а затем выходили на хорошо оплачиваемую пенсию, с правом беспроблемного получения прописки и, главное квартиры в любом городе Союза, куда они захотели бы обратить свой взор, включая и Москву, и Питер, и Сочи. К тому же их заработная плата, в целом включающая множество самых разных и неожиданных надбавок, была не только не меньше офицерской на экипаже (ну, может быть кроме командира корабля), а много выше. Так что был прямой резон продолжить службу многим матросам. И тем не менее, сверхсрочники, уходя из категории личного состава, не становились близкими по духу и стилю жизни офицерам, а потому они жили весьма замкнуто и обособленно.
"Сундук" - это значит накопитель денег. В этом прозвище - термине было много презрения и осуждения. А я мичмана Дубина уважал и искренне любил, если только так можно было охарактеризовать мои чувства. Он был глубоко порядочным честным человеком, к тому же замечательным специалистом своего дела. И хотя я уже давным давно был переведён из десятого отсека, наши дружеские отношения оставались столь же искренними, что вообще - то (близкие отношения офицера и сверхсрочника), если и не преследовались, то и не поощрялись, а нередко и осуждались.
Офицер есть офицер, у него своя, отличная от многих, судьба.
Я пришёл в десятый отсек, как в свой прошлый дом и пришел с единственной и необычной просьбой. Я хотел ещё на мгновение выглянуть из кормового люка, пока он ещё окончательно не задраен нижней крышкой при подготовке к срочному погружению.
Конечно же, это можно было считать, если и не преступлением, то нарушением всяческих, самых строгих, инструкций. Но мичман уже знал о моем необычном, даже странном желании ещё из прошлых походов. Он на миг помялся. Чувствовалось, что ему не очень - то по себе. Но потом он превозмог себя, и мы договорились, что это я проделаю совершенно незаметно и в течение доли минуты. Нашу тайну о моём необычном влечении мы хранили ото всех. Благо в отсеке царила полутемнота, а все свободные от вахты матросы, израсходавшие все свои силы за истекшие двое суток, уже отключились в глубоком сне.

Я поднялся наверх и приподнял на несколько градусов крышку кормового люка. Это сделать руками просто невозможно. А потому нужно было нажимать на эту многотонную махину головой и плечами в теснине люка. И тем не менее мне удалось чуть - чуть приоткрыть крышку и в образовавшуюся щель, шириной - то всего в несколько сантиметров окинуть взглядом окружающий мир.
Наша лодка находилась в Мотовском заливе. Значит мы уже прошли знакомые мне по неоднократным посещениям местечко Андрееву Губу, фиорд Нерпичий, и посёлок Титовку. Вокруг больше угадывалось, чем виделось уже серая, покрытая барашками бесконечная морская гладь. Прямо передо мной тянулась стальная палуба ракетоносца. Где - то вдалеке впереди темнела рубка подводной лодки с маленькими фигурками, находящихся на ней офицеров командования. Но не они меня интересовали. Я прощался с бесконечным пространством Заполярья надолго. Ещё раз, в последний раз, открытым ртом я вдохнул, да нет же, взглотнул, максимально возможный объём воздуха, чистого морского воздуха, каким не возможно в такие мгновения надышаться, напиться до конца. Всё, - "прощайте скалистые горы"…
Конечно же, командир не заметил моего отчаянного поступка, потому что в ином случае наказание: жестокое и беспощадное было бы неминуемым.
Я закрыл крышку люка, задвинул кремальеру, а потом свинцовой кувалдочкой, раскреплённой здесь же, под рукой, тщательно забил её. И уже потом устало спустился.
Мичман Дубин проверил ещё раз надёжность моих действий самолично и, приблизившись ко мне заговорщески подмигнул. Всё. Это прощание. Может быть я и сентиментален, но справляться со своим существом до конца я так и не научился. Мы ещё перекинулись парой фраз о житие - бытие, о наших корабельных планах. Но стоять было просто негде, все свободные клочки пространства были заняты. Нужно было переходить в девятый, в свою каюту, на свою койку. Мичман достал откуда - то луковицу и передал мне. Я с благодарностью принял. Лук, простой репчатый лук, считался на корабле редким деликатесом. От нехватки витаминов в любом выходе в море члены экипажа быстро слабели, часто покрывались гнойной коростой и лук был незаменимым в рационе, как и достаточно редким. Его, как и картошку, хранили обычно в продуктовой цистерне десятого отсека, но луковицы почти мгновенно от вечной сырости начинали портиться, покрываясь белесой слизью. Так что чаще всего в нашем рационе присутствовали картофельная мука и сушёные овощи, в том числе и лук, отвратительные на вкус. А мичман самолично где - то содержал небольшой запас лука в своём заведовании, да так, что он сохранял свою жёлтую твёрдость и хрусткую свежесть много дней. На подводной лодке обычны обмены за обеденным столом: таранька на шоколад, вино на сок, и то и другое, и третье на спирт. Лук был высшим мерилом. На лук, уж тем более на целую луковицу можно было обменять любые продукты, если, конечно, кто - либо на эту процедуру решился. Но нет же. Лук был самым ценным продуктом, несравненным ни с чем.
Я перешел в девятый, забрался на свою койку, втиснувшись в её теснину, закрыл свою спальную щель занавеской и сразу же отключился.
Проснулся я оттого, что кто - то тряс меня за руку. Было абсолютно темно. Я услышал сдавленный голос Ивара: "Смена, просыпайся". Пробуждение на подводной лодке - мгновенное. Некогда раскачиваться и уговаривать себя. Я тут же включил малюсенький коечный светильник, размещённый прямо над головой, потом спустил ноги вниз, отжался и опустился на палубу. Обул тапочки, поправил форму "РБ", взял из моего личного комплекта разовое полотенце, выскочил из каюты. Мой путь лежал вниз на несколько метров, где прямо напротив короткого трапа находилась дверь кормового гальюна и умывальника в одном помещении. Таких заведений на подводном крейсере несколько: в первом, во втором, в пятом, в девятом и десятом отсеках. Но если учесть, что экипаж корабля вместе с командировочными специалистами составлял сто тридцать- сто сорок человек, то это не покажется большим количеством. В общем, перед заступлением на вахту, в те короткие мгновения, когда сразу достаточно многочисленное количество моряков решают воспользоваться гальюном и умывальником, это вызывало проблемы. Тем более, что места, свободного места для размещения возможной очереди, просто не было.
Мы ещё только что отошли от места базирования. Цистерны корабля были под завязку заполнены водой самого разного технического качества (потому и цистерны разнились: это была питательная или пресная, или питьевая, или мытьевая вода), и потому ещё обмыть лицо и руки было возможно без проблем. К тому же и испаритель пресной воды, размещённый в пятом отсеке, был уже пущен и работал пока без помех, что являлось чаще всего исключением. Пройдёт всего несколько дней, а может и часов, и испаритель начнёт выходить из строя или варить некачественную воду, а запасы воды в многочисленных цистернах резко уменьшатся из-за необходимости пополнять контуры, парогенераторы, конденсаторы ГЭУ по причине многочисленных вечных протечек, особенно частых в начальный период плавания, и тогда командование корабля сначала ограничит помывку личного состава, потом всяческие вспомогательные расходы, а уже напоследок, возможно, прикажет отказаться экипажу от приёма в пищу первых блюд и уполовинит компоты. Может быть, и такое и уже бывало не редко в моей моряцкой практике. И тогда: и офицеры механической боевой части, и мичманы, и матросы без сна и отдыха, в свободное от вахт время начнут ползать по всем буквально шхерам кормы АПЛ, спускаясь в самый низ трюмов, среди змееподобных труб и огромных клапанов, под поёлами, обжигаясь от раскалённых механических поверхностей, сдирая кожу на руках от мучительных усилий, в боязни забраться туда, оттуда в одиночку уж и не вылезти, с кружками, закреплёнными на шее, будут искать так называемые утечки, подсчитывать их, устранять, где возможно, делать многочисленные замеры всех водяных цистерн, учитывая в своих расчётах самые разные, иногда неожиданные, факторы, влияющие на точность замеров, часто и субъективные, с тем, чтобы обеспечить безаварийную работу ядерных энергетических установок, минимальную жизнедеятельность экипажа и ещё неприкосновенный запас питательной воды на случай внезапной ядерной аварии для внезапного полного охлаждения атомных реакторов.
Но это, всё это будет позже. Сейчас же воды было ещё вдоволь. И можно было обмыть и лицо и руки, чтобы уже через несколько дней перейти или на обтирание проспиртованными бумажными салфетками или вообще забыть о гигиене, живя, как "бог на душу пошлёт".
Опять мой путь лежал в восьмой отсек. Но предварительно ещё нужно было пообедать. Жизненное пространство подводного ракетоносца ещё более сократилось. За время моего отдыха матросы всех боевых частей раскрепили посреди отсеков на проходах всех этажей многочисленные установки регенерации воздуха. Они ещё не были заряжены специальными пластинами ( эта операция проводится дважды в сутки в подводном положении и обязательно по боевой тревоге из - за чрезвычайной высокой опасности ). А мы ещё двигались, по - видимому, в позиционном положении, когда прочный и лёгкий корпус подводной лодки скрыты под водой, а на поверхности видна только стальная рубка ракетоносца. Тем не менее в таком положении командир уже находится внизу, внутри корабля, но он ещё может пользоваться самыми разными перископами и антеннами, поднятыми в боевое положение. И тем не менее рубочные люки: и верхний и нижний уже плотно задраены, как задраены и нижние отсечные люки: первого и десятого.
Но ещё работает система корабельной общесудовой вентиляции, пока гоняющей воздух, - чистый воздух моря. Скоро и эта связь с поверхностью прекратится, и тогда - то и потребуются установки для регенерации внутриотсечного воздуха. Но это будет уже другой воздух, совсем другой, со специфическим запахом, с низким, почти предельным содержанием кислорода и высокой концентрацией окислов углекислоты и азота, с большим количеством угольной пыли, почти не видимой сразу, но заставляющей сначала темнеть, а потом позже просто чернеть руки, лица, тела подводников, ежедневно сгребаемой большими совками с палубы отсеков вахтенными матросами и появляющейся вновь и вновь в неимоверных количествах от истираемых угольных щёток тысяч электродвигателей, преобразователей, генераторов, приборов, в громадном своём большинстве работающих на постоянном токе.
Шум в кормовых отсеках ещё более усилился, превратившись теперь уже в оглушительный, плохо, да пожалуй, мало переносимый, грохот. Это сейчас уже работали обе линии вала, протянувшиеся через седьмой, восьмой и девятый отсеки от гигантских редукторов, размещённых прямо за турбинами, до огромных дейдвудных сальников.
Я всё так же стремительно промчался во второй, ловко иногда минуя многочисленные раскалённые выступы самых разных механизмов и приборов, набивая следующие по счёту шишки и синяки и не обращая на эти мелкие неприятности ни малейшего внимания, полагаясь в основном на защиту от ударов на мою родную, шерстяную, толстую, чёрную пилотку и ещё на свои флотские привычки умения балансировать на краю опасности, при этом любой: и в моральном и в действительном, телесном смысле.
Опять каюта "киповцев". Обязательный для "морей", которые уже начались (так мы называли любой по продолжительности и по значению выход в открытый океан) приём "граммулечки". Наш общий приятель Витя Малыхин достал из заначки плоскую фляжку, которая матово и плотоядно блеснула в его руках, и плеснул по несколько граммов технического спирта в заранее приготовленные флотские белые кружки, а затем долил туда же из графина пресной воды и ещё добавил каплю - другую вишневого экстракта - "для запаха и цвета".
Закусить он предложил горошинами витаминов из гигантской двух - килограммовой жестяной банки, наполненной жёлтоядовитыми зернами. Вообще - то всем нам, подводникам, усиленно рекомендовалось принимать эти самые витамины. Только почему - то никто не называл их формулу и не объяснял характер и значимость их воздействия на организм. Но среди экипажей ходили совершенно необъяснимые, но оттого совсем не редкие, а усиленные слухи о том, что таблетки эти - успокаивающие, и что они воздействуют непреодолимо на мужскую сферу их принимающих, что они очень вредны и что их приём скажется по истечении нескольких лет самым печальным образом, а потому все мы съедали только сахарную оболочку этих самых горошин, а внутреннее ядро: кислое, горькое, жгущее гортань и язык, просто выплёвывали. И так было всегда, и делалось всеми без исключения.
Спиртовой раствор знакомо обжёг горло. Вкус технического (гидролизного) спирта был вообще - то отвратителен. Но на это маленькое неудобство мы не обращали ни малейшего внимания. Ту же операцию в самых разных закоулках корабля сейчас проделовали десятки моряков, без различия на должности и звания. Густая горькая волна стремительно ударила в голову, на секунду помутила сознание, заставила забыть все мелкие неприятности, подавила усталостность и возможный страх перед будущим, на миг шатнула тело, предложила сердцу учащённо забиться, расцветила лица моих друзей глуповатыми, но столь нужными улыбками, и… возбудила аппетит.
Тут же поднялись наверх. Возбуждённые красноватые лица моих товарищей свидетельствовали, что их тоже не миновала сия чаша, за редким исключением особенно стойких, принципиальных, исповедующих свой стиль поведения. Лодочный обед всегда, в случае выхода в море, начинается с порции алкоголя. Это обычно сто - стопятьдесят граммов чаще всего сухого красного грузинского вина, типа " Мукузани". Хотя были и нередкие случаи и когда его за неимением на базе заменяли обычным портвейном. Потом следовали подаваемые вестовым стакан томатного сока, плитка шоколада и таранька.
Офицеры, ещё не отошедшие от приёма "граммулечки", шумно обменивались лежащими на столе деликатесами. Я обычно никогда не принимал в пищу шоколада, уж и не знаю по какой такой причине собирая его в пластиковом пакете в большущих количествах и обычно во время очередного отпуска передавал своему малолетнему племяннику в качестве подарка с Севера в буквальном смысле килограммами. Другие отказывались от возможности разгрызать в прочном корпусе солёную, пресолёную воблу, получая потом, позже, после морей целыми алюминиевыми банками, в которых она обычно хранилась в лодочных условиях. Дело в том, что эти самые килограммовые банки, как и спирт были настоящей, неподдельной валютой на Крайнем Севере, действующей безотказно при купле - продаже любых товаров, ценностей и услуг. Что уж говорить? Таковы парадоксы той непритязательной и многотрудной заполярной жизни. Третьи вообще не пили соков или не ели апельсинов. Да мало ли что могло служить предметом обмена? В общем - то, делалось это исключительно для разнообразия жизни за неимением многих других, каких - то положительных по эмоциональному окрасу, раздражителей, вызывало дополнительные споры, смех, протесты, скрашивая повседневность, снимая частые стрессы, делалось интуитивно и эффективно, чтобы выжить и при этом сохранить в себе человечность, простоту, равновесие во взаимоотношениях людей, подвергнутых жестокими обстоятельствами, ежеминутному смертельному риску.
Сначала вестовые подавали многочисленные закуски: мясные, рыбные и овощные.
Потом следовало первое блюдо. Чаще всего это была сборная мясная солянка, густая, жирная, горячая, жгущая язык и горло многочисленными специями. Нужно сказать, что каждый экипаж, вернее командование корабля, тщательно и ответственно относились к подбору шеф - повара. Не редко, совсем не редко, это были истинные мастера своего дела, умудряющиеся в чрезвычайных, специфических условиях подводной лодки, на малюсеньком камбузе готовить настоящие шедевры кулинарного искусства, будь это супы или шашлыки, пироги, или торты. Я уже не говорю о качестве флотских борщей или компотов, по ним и судили о квалификации службы "С", состоящей по расписанию из нескольких коков. На нашем корабле мичман Петушков - главный кок - был истинным искусником и нимало своими фантазиями в приготовлении самых разных блюд скрашивал наше существование в морских походах.
Сегодня на второе был бифштекс, горячий, сочайщийся мясным соком, толстый и жирный, величиной с открытую мужскую ладонь (и не меньше) с жареной картошкой, умело и вычурно, изрубленной (пока она ещё была в запасе). Ну, а на третье, конечно же, был компот, обязательно густой, наполненный многочисленными консервированными фруктами, и жареные пирожки с яблоками.
Нет - нет, обижаться нам, подводникам, на пищу совсем не приходилось. Больше того, она, еда была в таком избытке, что скорее думалось как ограничить себя, в чём конкретно отказать. Скоро, очень скоро я перестану ходить на обеды, а потом и на полдники. Это взвешенное решение я принимал обычно в каждом выходе в море из чувства самосохранения и из режима саморегулирования, не сомневаясь ни на йоту в благостности и эффективности результатов.
Конечно, бывали и другие истории, связанные с приёмом пищи в моей плавательской практике подводника. Однажды, мы по боевой тревоге вышли в дальний поход в Средиземное море, во - время не пополнив на борт АПЛ запасов продовольствия, да так, что, уже в конце плавания нам, членам экипажа, не взирая на должности давали в день по половине ржаного сухаря. Бывало и такое…
Но этот случай был скорее исключением, чем правилом. И тем не менее, в течение каждого выхода в море, мы все, и я в том числе, стремительно худели, теряя иногда в весе до десяти - пятнадцати килограммов из -за высочайших психологических нагрузок ( и физических тоже), и не редко оказываясь по возвращении из плавания для восстановления кондиций во флотском специальном госпитале, что расположен между Североморском и Мурманском (в Росте). Но это будет позже. Только после возвращения из боевого похода. А сейчас я быстро поглощал подаваемое вестовыми, чтобы потом броситься обратно в корму для заступления на вахту.
Мы приближались к той точке на карте, которая обычно называется точкой "Ш",где в такие моменты на атомной подводной лодке играется команда "Срочное погружение", и она, наша субмарина, уже надолго уходит в глубь океана. Сколько бы не повторялись нырки в глубины, какова бы не была конечная цифра в метрах погружения корабля, а эта операция всегда и у всех подводников вызывает, может быть, и не страх, но ощутимо осязаемое душевное напряжение и мгновенное замирание сердца, когда деревенеют все твои члены и ты непроизвольно, вне зависимости от собственного желания или нежелания, и иступлённо следишь за стронувшейся и движущейся стрелкой глубиномера, и судорожно прислушиваешься к потрескиваниям прочного корпуса корабля, и совершенно интуитивно отмечаешь на подволоке отсека новые подтёки воды, могущие иметь страшные и неожиданные последствия. Как бы опытен ты не был, сколько бы ты тысяч миль не проплавал на подводной лодке в самых разных районах Мирового океана, в каких бы, самых экстремальных ситуациях ты уже не побывал, да что там, сколько бы ты не погибал на подводном ракетоносце уже к этому часу, всегда громкая переменная трель звонка, извещающая о срочном погружении, вызывает в тебе внезапную остановку биения сердца, заставляя на миг замереть и очень внимательно вглядеться в циферблат глубиномера с ещё пока неподвижной стрелкой и ярко красной линией, отмечающей предельную глубину погружения нашей субмарины. И не оторвать свой взгляд от этой, самой теперь уже живой, нервной, дрожащей стрелки, когда корабль немного наклониться на нос, а потом стремительно пойдёт вниз, в глубину океана. Ты чувствуешь, как сначала уменьшается, а потом и прекращается совсем качка. Ты слышишь громкую команды командира ПЛ, раздающуюся по всем отсекам "Открыть (Закрыть) клапана и аварийные задвижки цистерн главного балласта". Ты ощущаешь мгновенное напряжение всех моряков твоего экипажа. В каком бы отсеке они не находились и чем бы не занимались пусто и беззвучно становится внутри тебя, несмотря на вечный, оглушительный грохот и вой работающих механизмов корабля. Теперь, сейчас, ты непроизвольно, ты единственно контролируешь только движение стрелки глубиномера. И замирает смех, и умолкают разговоры, если таковые только что были. Всё внимание на глубиномер. Потом стрелка замирает на определённой отметке, подводная лодка приобретает горизонтальное положение. И тут же следует команда: "Осмотреться в отсеках". Моряки: матросы, старшины, офицеры бросаются во все шхеры отсеков, внимательно отслеживая все возможные и невозможные течи забортной воды, если таковые имеются, готовые тут же заделывать трещины и пробоины, чтобы не допустить затопления своих подведомственных помещений, напряженно всматриваясь в уровень трюмных вод, всегда имеющихся и матово колышащихся в низах механических отсеках во время работы энергетической установки. Отовсюду, и чаще всего из под металлических поёлов, из глубин трюмов, из переплетений самых разных по назначению стальных и титановых труб раздаются хриплые и звонкие - разные по тональности, но одинаково жёсткие и громкие, и прерывистые от душевного напряжения доклады: "Трюм, боевой пост, отсек осмотрен. Течей нет". Затем командиры отсеков эту же фразу передают в центральный, откуда уже в завершении слышен голос командира механической боевой части: "Корабль осмотрен. Течей нет", - доклад командиру ПЛ. Но это только первая фаза погружения. За ней следует вторая, третья… пока подводная лодка не оказывается на глубинах измеряемых уже сотнями метров, о чём и свидетельствует стрелка глубиномера, дрожащая совсем близко от страшной красной отметки.
Практика боевых походов приучила многих, почти всех советских командиров подводных лодок ходить в Мировом океане, преодолевая многочисленные зоны противолодочной обороны, выстроенные американцами в самых разных районах Земного шара, на предельных глубинах, а нередко и сверх предельных. В этом выражается и лихость славянских душ, и ответственность русских командиров, готовых выполнить приказ в любом случае не взирая на всевозможные технические ухищрения стран Запада в попытках запереть русский подводный флот в их базах. Это и свидетельство того, что опыт, бесценный боевой опыт наших отцов, победивших в Великой Отечественной не забыт, но творчески используется в новых условиях.
И мы все, моряки атомных подводных лодок Северного Флота, это хорошо понимали и, конечно же, приветствовали, как бы страшно не было каждому из нас в одиночку. Мы, русские, сильны единством взглядов, устремлений, решений и деяний. А среди подводников это особенно верно и значимо. Другому не бывать. Саня Жук, мой коллега по смене, сидящий за пультом управления ГЭУ левого борта, уже приступил к несению вахты, на несколько мгновений опередив меня. Саша был из сябров, из глубинки Белорусии. Он уже давно женат, имел двоих шустрых мальчишек и проживал в отпусках в принадлежащей его семье квартире в центре Минска, чем нимало гордился. Он, Саня, обладал весьма уравновешенным и весёлым характером, нередко громко хохотал и никогда не обижался на бесконечные дружеские колкости товарищей. Дело в том, что Жук был обладателем громадного, занимающего пол - лица носа, что свидетельствовало, по слухам, о незаурядных сексуальных талантах и необайном темпераменте. Да, Саша этого и не скрывал и очень дорожил тем вниманием, которым был избалован в те редкие моменты, когда мы на ремонт ли, с визитом ли приходили в другие порты и городки Заполярного Севера, где были расположены базы подводных лодок. Хотя Саня Жук был хорошим семьянином и верным мужем.
Мне легко было с ним делить тяготы морской, военной службы. Я совершенно точно знал о высочайших профессиональных качествах Саши, безусловно верил ему в самых сложных и драматических ситуациях, всецело полагаясь на его необыкновенную уверенность, взвешенность и спокойствие, как бы события на подводной лодке не развивались и какого бы уровня трагичности они не достигали. Да и у нас было много тем для разговоров, и нам было хорошо вдвоём нести вахту на пульте, несмотря на наши совершенно противоположные по окрасу характеры. Мы дополняли друг друга, верили друг другу, полагались каждый на каждого.
Это было настоящее боевое товарищество, проверенное не единожды в течение нескольких непростых лет. По "Каштану" раздался голос командира. Он доложил нам всем, членам экипажа, что мы уходим в длительный морской поход в один из отдалённых районов Мирового океана для несения боевой службы.
Он поздравил нас с первым погружением в этом плавании, особенно тех моряков, которые впервые это проделывали. Он, командир, поблагодарил нас за службу и потребовал так же ответственно и творчески продолжать нести нелёгкую вахту русского моряка - подводника.
Дальний поход начинается и продолжится много десятков суток, потребовав от всех нас максимального напряжения всех: физических, моральных, нравственных сил, для выполнения воинского долга во имя служения нашему родному Отечеству. "Мы русские и с нами Бог", - закончил он известной фразой великого князя Александра Невского.
Мы выслушали его, понимая всю нужность, всю ответственность, всю значимость этих слов для каждого из нас. Боевой поход начался. Он будет продолжаться бесконечно долго и много тягот выпадет на нашу участь. Мы это точно знали. И были готовы к несению боевой службы. "На войне, как на войне".
Наша атомная подводная лодка "К - 47", вооружённая крылатыми ракетами с ядерными боеголовками, входящая в состав Первой Краснознамённой флотилии Краснознамённого Северного Флота, рассекая океанские глубины устремилась на Запад, в боевой поход… В суровый и дальний поход…