Наш корреспондент беседует с патриархом отечественного реакторостроения Я родился в девятнадцатом веке, улыбаясь, говорит он, вроде бы немало потрудился в двадцатом и надеюсь встретить еще и двадцать первый век, третье тысячелетие...
Мы беседуем с ним на его даче в подмосковной Жуковке, где все последние годы живет этот поистине легендарный ученый. С его именем связано рождение химического машиностроения в нашей стране, он был Главным конструктором первой советской атомной бомбы и первым взялся за конструирование реакторов наших подводных лодок. Он был среди создателей первой в мире Обнинской атомной электростанции и многих исследовательских, промышленных и энергетических ядерных установок...
Академик Н. А. Доллежаль дважды кавалер Золотой Звезды "Серп и молот", лауреат Ленинской и многих Государственных премий СССР. Имя этого талантливого ученого основателя научных школ в химическом машиностроении, гидродинамике, атомном реакторостроении известно во всем мире.
Николай Антонович сразу же согласился на встречу с питерским журналистом, заметив, что с городом на Неве у него связано немало добрых воспоминаний. Здесь он работал, читал лекции в Политехе, здесь впервые познакомился с молодым тогда Игорем Васильевичем Курчатовым, с которым судьба потом свела его на долгие годы.
Необученный... полковник Если говорить о вашем вхождении в атомную проблематику, когда это произошло?
После залпов победного салюта в Москве в 1945 году. Но не сразу. Тогда меня, директора НИИхиммаша, только что ставшего доктором технических наук, пригласил к себе нарком общего машиностроения Петр Иванович Паршин.
Я не сомневался, что разговор пойдет о восстановлении народного хозяйства, о возвращении в некогда захваченные врагом города предприятий нашей отрасли, которые пришлось во время войны перебазировать на Урал и в Сибирь. Мне ведь самому пришлось тогда этим заниматься и буквально на голом месте, в нескольких километрах от Свердловска, создавать Уралхиммаш, в цехах которого выполняли и военные заказы выпускали 120-миллиметровые минометы.
Но Петр Иванович меня сразу же огорошил своим поздравлением: "Вам присвоено воинское звание "инженер-полковник". "Вот это да! изумился я. Полковник, который не знает, с какой стороны заряжается револьвер?!.." "Зато знает, как делать минометы! парировал нарком. Но шутки в сторону! Вы направляетесь в срочную спецкомандировку в Германию по заданию Государственного комитета обороны".
Вот так годный, но необученный военнообязанный Доллежаль стал полковником. Дали мне в Германии адъютанта, машину с водителем-старшиной и прикомандировали к специальному штабу генерал-полковника Сабурова, заместителем которого был академик Благонравов.
И стали мы путешествовать по стране, с которой я впервые познакомился еще в конце двадцатых годов. Тогда мы восстановили дипломатические отношения с Германией, и группу советских специалистов-машиностроителей направили туда на стажировку. К тому же следует заметить, я еще в Советском Союзе в те самые годы стал членом Союза германских инженеров и регулярно получал по почте издаваемый этим союзом журнал "Нахрихтен", чтобы быть в курсе всех технических новшеств...
...И в тридцатые годы никто вам это не припомнил, не поставил в вину?
Сам удивляюсь, как обошли меня стороной репрессии. Я ведь никогда не был в партии, а дружил с людьми, которых не пощадили ни Ежов, ни Берия. Да и фамилия моя у многих кадровиков в ту пору вызывала подозрительность...
"Познай самого себя!"
Действительно, редкая фамилия...
Мой дед, чешский инженер, приехал в Россию в середине прошлого века, влюбился в русскую девушку, да так и остался здесь до конца своих дней. Инженером был и мой отец. Такой же путь в жизни наши родители выбрали и для двоих своих сыновей. Нас отдали не в гимназию, а в реальное училищепреддверие высшей технической школы.
Вскоре после Февральской революции, в апреле 1917 года, я его закончил. Напутствуя выпускников, наш директор Вячеслав Николаевич Ферри произнес слова, врезавшиеся в мою память навсегда: "Самое строгое испытание испытание жизнью. Вам предстоит в очень непростых условиях определять, где проходит граница между добром и злом, какой поступок вписывается в рамки морали... Не раз вы станете перед выбором: близкое вашей душе, полезное народу дело или сиюминутная выгода, материальная корысть. И чтобы не ошибиться в выборе, не потерять своего лица, не переставайте образовывать себя!.."
Тогда же я начертал на большом листе ватмана свой девиз, которому верен и по сей день: "Познай самого себя!".
"Образовывать себя" дальше решил в Московском высшем техническом училище и выбрал механический факультет. Дипломным проектом у меня было "Котельное хозяйство текстильной фабрики", а научным руководителем выдающийся инженер, профессор Алексей Алексеевич Надеждин. Защитил проект с отличием, стал инженером.
В 20-е годы оказался лично причастен к реализации плана ГОЭЛРО, работал в акционерном обществе "Тепло и сила". Ленинградский металлический завод стал выпускать маломощные, правда, но свои турбины, и на многих предприятиях шел их монтаж. Но стоит ли пересказывать всю мою биографию?..
Стоит! Хотя бы несколькими штрихами!
Разве что так... Тогда напомню вам о моей первой командировке в Германию. Я еще работал в "Тепле и силе", когда ВСНХ решил направить двух специалистов набираться опыта за рубежом. Выбор пал на меня и моего сверстника Георгия Александровича (со страшной фамилией!) Юденича.
Нет, нет! К генералу, он, насколько мне известно, не имел никакого отношения.
В Германии мы с удивлением обнаружили, что уже существуют компрессоры высокого давления, по своим параметрам сравнимые с энергетическими установками и в чем-то даже превосходившие их. И нет потому ничего удивительного, что, вернувшись на Родину, я всерьез и надолго увлекся компрессорами высокого давления и химическим машиностроением.
Работал я на заводах и в ОКБ, а в 1932 году Наркомтяжпром, которым руководил Серго Орджоникидзе, направил меня в Ленинград, где создавался институт "Гипроазотмаш". Его задачей было конструировать машины и аппараты для строившихся азотных заводов. Институту придавалось большое значение. Об этом можно судить хотя бы по тому, что вскоре после приезда меня пригласил в Смольный Сергей Миронович Киров, внимательно выслушал, чем мы будем заниматься, и дал согласие на откомандирование в "Гипроазотмаш" тех грамотных инженеров, которых я подберу.
Я был назначен техническим директором института и его главным конструктором. К слову сказать, все аммиачные заводы, которые были оснащены сконструированным нами оборудованием, построили, а создателей его удостоили Сталинской премии. Но получил я ее почему-то много позже в 1952 году, уже после своих первых высоких наград...
Чтобы не отнимать у читателей много времени, скажу очень кратко: после ленинградского "Гипроазотмаша" я работал в Харьковском химмаштресте, руководил в Киеве инженерной службой на заводе "Большевик", потом в Москве создавал отдел и лабораторию поршневого компрессоростроения во Всесоюзном институте гидромашиностроения.
Велик был соблазн вернуться в Питер, в Политех, где мне предложили заведовать кафедрой химического машиностроения и даже присвоили звание профессора. Но началась война с Финляндией, переезд был отложен. Я остался москвичом. А дальше вы знаете, что было: нападение фашистской Германии, эвакуация предприятий в глубокий тыл, создание Уралхиммаша, военные заказы...
Первая атомная бомба ...И в мае сорок пятого чин полковника и особое задание ГКО.
А что, скажите, пожалуйста, означало "штаб генерал-полковника Сабурова"? Тот самый Сабуров, что потом был председателем Госплана?
Да, да! Тот самый, Максим Захарович. Кстати, до того как он пришел в Госплан, Сабуров руководил "диким", как мы его называли, министерством. Почему "диким"? Кому-то в голову пришло объединить под его началом абсолютно разные отрасли машиностроения. А поскольку демонтированные предприятия Германии предстояло принимать этому ведомству, Сабурова и командировали в Берлин.
Намотались мы с моим водителем-старшиной по всей нашей оккупационной зоне.
Вернулся в Москву вдребезги усталый, но вполне удовлетворенный результатами своей миссии. Теперь, думаю, можно приниматься и за работу в институте. Ан нет! Вскоре после приезда приносят мне в институт пакет. Вскрываю его, а там выписка из постановления Совмина: "Откомандировать в лабораторию # 2..." и далее список самых лучших моих конструкторов. Первейших! Которых я буквально выцарапывал со всех концов Союза, зная, какая работа нам предстоит.
Возмутился, поехал к наркому, чтобы их отстоять. Он меня как будто успокоил, а я все не переставал гадать, что такое "лаборатория # 2"? Что это за учреждение или заведение, что скрывается за его невинным названием?
Телефонный звонок наркома химической промышленности Михаила Георгиевича Первухина тоже ничего ясного не внес. "Вас ждут большие дела", коротко сказал он мне. А вслед за тем еще один звонок от Бориса Сергеевича Позднякова. До войны он был начальником технического управления Наркомтяжпрома, а я членом Техсовета этого наркомата.
Даже оказавшись в кабинете Позднякова, я не догадывался, кем он теперь работает. Проявлять излишнее любопытствоне в моих правилах, но одно то, что здание охраняли чекисты, означало многое.
Обменялись приветствиями, и вдруг буквально ошеломивший меня вопрос: "Что вы знаете об атомной бомбе?". "Практически ничего, кроме того, что слышал по радио", и я поведал Позднякову, как еще в Германии узнал об американских бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. "Понимаю, что дело это как будто далекое от ваших занятий. Советую ознакомиться с проблемой, прочитав книгу американского профессора Смита.
Прочтете, и встретимся снова".
А дня через два-три Поздняков пригласил меня вместе с ним побывать в одной из лабораторий Академии наук. Вы, конечно, уже поняли, в какой? По дороге Борис Сергеевич успел мне сообщить, что лабораторией # 2 руководит один из самых молодых академиков Игорь Васильевич Курчатов: "Физик... Вы должны его знать по Ленинграду... Курчатов занимается теперь вплотную урановой проблемой и приблизился к стадии конструкторских разработок. Ваш опыт и ваши знания могут, считает он (и с этим согласны и в правительстве), ускорить решение проблемы".
Честно говоря, я вначале Курчатова не узнал у него выросла ниспадавшая на узелок галстука окладистая борода. Он сам потом мне напомнил: " Мы знакомы с вами с начала тридцатых годов. Конечно, тогда у меня бороды не было... Играли с вами в теннис на кортах Дома ученых в Лесном... Знал, что вы заведуете кафедрой в Политехническом институте..."
Игорь Васильевич подвел меня к столу, где лежали чертежи будущего "ядерного котла", и растолковал, как должна происходить цепная реакция.
В тот день я получил и задание в очень жесткие сроки подготовить рабочие чертежи. Не позже августа их надо было вручить строителям и монтажникам...
А встретились вы в январе сорок шестого?
Совершенно верно. В тот день я узнал, что есть постановление правительства о назначении меня Главным конструктором реактора. И многих инженеров мне не пришлось передавать лаборатории # 2, то бишь Институту атомной энергии, как позже он стал называться, потому что работали мы над реактором в НИИхиммаше.
Много позже я узнал некоторые подробности, связанные с созданием нашей первой атомной бомбы. Надеюсь, вы помните, как в Потсдаме Трумэн с "подачи" мистера Черчилля пытался огорошить Сталина сенсационной новостью об испытаниях нового оружия страшной разрушительной силы, созданного американцами?
Да, да! Сталин внешне вроде бы не прореагировал на это, но, отлучившись в комнату, отведенную советской делегации, поручил Молотову: "Свяжитесь с Курчатовым и передайте, что надо торопиться!".
Теперь всем, Николай Антонович, известно, что этим занимались и в Германии, и в Великобритании...
Вот именно. А знаете вы, что то ли в 42-м, то ли в 43-м году (могу и ошибиться) к нам перебежал итальянский ученый, который работал вместе с Ферми? Он сначала был у англичан, потом все полагали, что он отправился за океан, а оказался итальянец у нас.
Вы имеете в виду Бруно Понтекорво?
И не только его! Но я и сегодня не стану вам называть имена "перебежчиков". Понтекорво был не один...
Что вы чувствовали, получив самое, наверное, неожиданное назначение в своей жизни? Война ведь закончилась уже и на Востоке. Япония капитулировала. Союзники готовились к мирной конференции...
Эти мысли не покидали меня. Была серьезная моральная, нравственная проблема. На Уралхиммаше мы выпускали минометы. Это понятно. В них нуждались те, кто сражался с напавшими на нас гитлеровцами. К чему же, казалось, теперь иметь "сверхоружие"?
Был у меня откровенный разговор на эту тему и с Курчатовым. Он мне по-дружески поведал, что и ему приходили на ум такие же мысли, но определился раньше меня. Понял, что мир может быть сохранен только при условии, когда ни одна из сторон не уверена в преимуществах своего оружия.
Зачем нужен Главный конструктор рошу прощения за вопрос, который может вам показаться дерзким.
Вы рассказали, что у Курчатова уже были чертежи "ядерного котла". Их следовало лишь перевести в рабочие чертежи и передать строителям и монтажникам. К чему же тогда нужен был Главный конструктор?
Прощаю вашу наивность! Игорь Васильевич был физиком. В чертежах "котла" была выражена лишь его идея, но он не мог именно по этой причине знать то, что положено конструктору: какие материалы нужно использовать, какие применить способы соединения конструкции, как поведет себя она во время цепной реакции...
И еще великое множество проблем! После того как я стал вникать в них (а Курчатов в те дни и месяцы занимался моим "физическим образованием"), мне стало ясно, что принципиальная схема реактора, который был задуман в горизонтальной компоновке, не годится. Нет, не то было инженерное решение!
Озарение пришло совершенно неожиданно. Да будет вам известно, что у конструктора особый ум. Он пьет чай, жена потчует его ужином, а мысли бродят где-то вдали... Конструктор непременно должен быть фантазером!
Наверное, это типично для всех творческих людей художников, музыкантов, архитекторов, писателей, поэтов...
Не стану спорить. Вероятно, вы правы. Но интересно вам узнать, как пришла мне на ум иная конструкция реактора?
Дело было уже в феврале. Я должен был встретиться с Курчатовым в его лаборатории, ждал в кабинете его ближайшего помощника Владимира Владимировича Гончарова. Именно он занимался графитом. Машинально я вертел в руках сломанный спичечный коробок, ставил его то плашмя, то на бок, то торцом. И вдруг заработала мысль. Вспышка! То самое озарение!
А что, если реактор будет вертикальным? Да, конечно! Тогда многие "острые" моменты будут исключены, и в первую очередь деформация конструкционных материалов при нагреве. Вот так, как сейчас лежат спички в коробке, прокладываем каналы, в которых будут находиться урановые стержни...
В тот день я не мог дождаться, когда наконец окажусь у себя в институте и возьмусь за проработку вертикальной компоновки реактора.
Первые же эскизы привез Курчатову и посвятил его в свои планы. Он, хоть и не инженер, но сразу же проникся новой идеей, поверил в нее.
Не буду пересказывать все, что было дальше. Это слишком сложно для непосвященных и вряд ли особенно интересно. Честно говоря, в то время и мы сами не очень отчетливо представляли себе многое.
Ведь создавалось то, что никто из нас доселе не видел и "не держал в руках". Как поведет себя реактор? Какие сюрпризы нас могут подстерегать? Как защититься от грозной силы, что может выплеснуться наружу? Эксперименты следовали за экспериментами.
26 декабря 1946 года первый атомный реактор в Советском Союзе (да и в Европе!) был пущен и подтвердил наши расчеты. Назвали его "Ф-1"
("Физический первый"). А сооружение промышленного реактора уже вели форсированными темпами. И параллельно создавали в стране новые отрасли ядерной индустрии по получению и переработке урана, производству графита, строился и плутониевый завод.
Пуск промышленного реактора прошел нормально. А через 15 месяцев 29 августа 1949 года было успешно проведено испытание первой советской атомной бомбы. Для Запада это было довольно неожиданно. Несмотря на завесу строжайшей секретности, которой окружены были наши работы, "там", конечно, знали, чем мы занимаемся, но не догадывались, что так быстро СССР создаст свое "сверхоружие".
Создатели ядерного оружия были удостоены высоких наград. Среди них был и я. Мне присвоили звание Героя Социалистического Труда, вручили Сталинскую премию, подарили легковой автомобиль и ту самую дачу, где мы с вами беседуем. И еще пятеро ученых получили такие же дачи.
Как видите, по сравнению с тем, что строят или уже построили в последние годы в Жуковке, соседних Барвихе, Горках, довольно скромное жилье... А за соседними заборами, точь-в-точь напоминающими кремлевские стены, выросли особняки "новых русских", и моя дача просто лачуга по сравнению с ними!..
Чтобы предупредить ваши дальнейшие расспросы, могу сразу сказать, что к следующему этапу созданию водородной бомбы я никакого отношения не имел, потому что я и мои конструкторы в том же сорок девятом году начали работать над проблемой мирного использования атома.
У меня к тому времени уже мелькали в голове идеи, как утилизировать огромное количество тепла, выделяемого при цепной реакции. Почему же не направить эту тепловую энергию на выработку пара и не заставить его вращать лопасти турбины?
Поделился своей идеей с Курчатовым. Игорь Васильевич поддержал ее, однако предупредил, что осуществить ее будет не так просто, как кажется. Решили проектировать небольшую электростанцию. Физические расчеты реактора должен был выполнить соратник Игоря Васильевича Савелий Моисеевич Фейнберг, а я инженерные.
Но, насколько мне известно, проект первой в мире атомной электростанции создавали в Ленинграде. Известно, и кто возглавлял тот НИИ, кому это было поручено...
Никакого противоречия в моих словах и том, что вы сказали, нет.
Да, в целом проект электростанции разрабатывал ленинградский НИИ, возглавляемый профессором Гутовым. А конструкцию реактора было поручено создать НИИхиммашу, нам. И это решение было принято после некоего состязания между авторами двух проектовиз Института физических проблем академика Александрова и группы Лейпунского из Физико-энергетического института (правда, тогда он был еще лабораторией).
Рассматривали проекты в начале 1950 года на техническом совете Министерства среднего машиностроения, как стало называться ведомство, занимавшееся всеми ядерными делами. Обсуждали проекты с пристрастием, учитывали самые разные критерии и факторы. Выбор пал на предложенный нами реактор на медленных нейтронах с графитовым замедлителем и водяным теплоносителем.
Но почему так мала была мощность первой атомной?
А вы знаете, это произошло абсолютно случайно. Станцию планировалось создать в Обнинске, где разворачивался Физико-энергетический институт. По соседству, на МОГЭС, был турбогенератор в 5 мегаватт, его и переправили в Обнинск. Так определилась мощность будущей станции.
В чем же было принципиальное отличие "мирного" реактора от того, что действовал в Атомграде?
Вода, служившая охладителем в промышленном реакторе, годилась только для этой цели. А нам требовалось иметь пар для турбины, значит, надо довести ее до кипения. Савелий Моисеевич рассчитал, какой тепловой мощностью должен обладать при этом реактор для электростанции в 5 мегаватт, 30 тысяч киловатт тепловых. При этом пар достигал температуры 200 градусов и давление было в 12 атмосфер.
На обычных тепловых электростанциях это, конечно, было уже давно пройденным этапом, еще в годы реализации плана ГОЭЛРО страна имела ГЭС и ГРЭС посильнее. Но мы ведь еще только пытались приспособить ядерный реактор для нужд энергетики!..
Причем конструкция и первого реактора для мирных целей тоже предусматривала вертикальную схему?
Совершенно верно. Только теперь вместо урановых стержней должны были помещаться в каналах ТВЭЛы _ тепловыделяющие элементы, разумеется, тоже урановые.
Принципиальная схема конструкции была утверждена, но и не пересказать, как много других научных и технических проблем встало перед создателями Первой АЭС. Какой должна быть технология изготовления ТВЭЛов? Как загружать реактор? Степень обогащения урана в качестве ядерного горючего? Из чего делать трубки ТВЭЛов и сами каналы?
Мы советовались не раз и не два с Курчатовым и его физиками, с академиком Дмитрием Ивановичем Блохинцевым, директором Обнинского физико-энергетического института, проводили эксперименты и строили математические модели. А здание будущей АЭС уже возводилось. Начали в 1951 году с закладки фундамента и сооружения бетонных стен.
Год спустя я распрощался с родным НИИхиммашем и возглавил новый Научно-исследовательский и конструкторский институт энергетической техники (НИКИЭТ), стал его директором и главным конструктором. И 34 года был на этом посту.
9 мая 1954 года, в День Победы, мы праздновали и творческую победу. В присутствии государственной комиссии был произведен физический пуск первого мирного реактора. Трудно передать наши чувства в те минуты, когда пошел пар. Пусть это был еще не тот пар, что станет вращать лопасти турбины, но ведь получили его впервые в истории человечества с помощью энергии атома.
А 26 июня в 17 часов 45 минут Обнинская АЭС дала и ток. Первая в мире атомная начала жить. Откликов в печати, нашей и зарубежной, не перечесть! Событие, конечно, было выдающееся, если учесть, что американцы опережали нас, собрав лучших ученых-физиков и конструкторов со всего света, и с прикладными ядерными исследованиями, и с созданием реактора. И неожиданно для них мы стали лидерами в использовании атомной энергии в мирных целях. Теперь мы доказали, что не нам их надо догонять, а им следует торопиться, чтобы не отстать от нас. Можно было браться и за создание более мощных АЭС.
Аббревиатура "РБМК"
В декабре нынешнего года свое 25-летие отметит и другое ваше детище Ленинградская атомная станция с первыми реакторами большой единичной мощности. Связано ли было ее создание с необходимостью быстрее нарастить производство оружейного плутония? В печати появилось в последнее время немало подобных утверждений, хотя, мне кажется, к тому времени в СССР уже "полки" ломились от количества ядерных зарядов...
"Ломились" сказано, пожалуй, не совсем точно. Мы тогда еще не имели паритета с американцами. Вспомните хотя бы Карибский кризис! Хрущев ведь просто блефовал, заявляя, что у нас чуть ли не каждый час сходит с конвейера атомная бомба. Их было в достатке, хотя и не столько, сколько у вероятного противника.
Дело объясняется совсем иначе. Производя на своих реакторах оружейный плутоний (а уже действовали такие в ядерных центрах), мы поступали очень неэкономно, мягко говоря, поступали, как расточители. Огромное количество тепловой энергии не использовалось. Вот почему и надо было поскорее найти ей применение, благо опыт первой в мире АЭС у нас уже был. Растущая экономика страны требовала все больше и больше электрической энергии. Особенно в Центрально-Европейской части страны, где ресурсы минерального топлива крайне скудны.
Нонсенс! Тащим из Сибири, с Урала уголь и мазут для котельных ТЭЦ и ГРЭС, а гигантское количество тепла от атомных реакторов безжалостно выбрасываем. Разве можно было примириться с этим? Когда начали глубже вникать в эту проблему, стало ясно, что реакторы большой мощности мы можем создать.
Но встал тогда вопрос, какими они должны быть? Мы ведь уже имели в 50 60-х годах несколько разных типов. Создали корабельные корпусные реакторы для подводных лодок (это отдельная глава в нашем реакторостроении, и о ней можно много говорить!), создали двухцелевые "ядерные котлы" в Сибири. Первый из них, я имею в виду энергетический, назвали И-2 "Иван-Два".
Так что мы имели широкий выбор, когда встал вопрос в правительстве о быстром развитии большой ядерной энергетики. Для Ленинградской АЭС всего лучше подходил РБМК реактор большой мощности. А последнюю букву "К" в этой аббревиатуре научный руководитель проекта Александров понимал, как "канальный", а Фейнберг "переводил" иначе "кипящий". И определение физика Фейнберга более точное, потому что канальные реакторы могут быть и кипящими, и некипящими. Именно Савелий Моисеевич предложил для ЛАЭС реактор, который был своего рода гибридом из "Ивана-Два", канального реактора Белоярской АЭС и трубчатого, который был предназначен для подводных атомоходов.
Для создания АЭС с корпусными реакторами-"миллионниками" надо было построить соответствующие машиностроительные мощности. Проектируемый "Атоммаш" мог начать выпуск продукции лет через 6 7, и требовалось побыстрее нарастить производство электроэнергии. А в Ленинграде был Ижорский завод, который способен был без промедления взяться за изготовление барабанов-сепараторов, являющихся важной составной частью каждого РБМК. Ижорцы участвовали в создании атомных субмарин, и для них новый заказ не был бы большой неожиданностью.
Что касается выбора места для ЛАЭС, решающую роль сыграло то, что в Ленинграде в те годы бурно развивались все отрасли экономики и им недоставало электрической энергии.
Помню, когда мы с вами встречались еще на первом блоке ЛАЭС, вы обмолвились, правда мельком, о сенсации, которую произвел ваш доклад на Втором Международном совещании по мирному использованию атомной энергии в Женеве...
И не об одной, а сразу о двух сенсациях! Я считаю, что с 1958 года, когда состоялось это совещание, и следует вести отсчет биографии большой ядерной энергетики в мире. Во всех атомных державах были тогда на подступах к ней. Ученые обсуждали, какими путями идти.
Выступил и я с докладом о ядерном перегреве пара. Мы первыми в мире сумели этого добиться, воплотив свои замыслы во втором реакторе Белоярской АЭС. Вода проходит через испарительные каналы ТВЭЛов, где становится насыщенным паром с температурой 320 градусов. Затем, побывав в сепараторе, пар освобождается от лишней влаги и возвращается в активную зону реактора, в другие ТВЭЛы уже с температурой 510 градусов. И перегретый пар идет к роторам турбин.
Эффективная система ядерного перегрева пара и вызвала сенсацию.
Такого ведь еще нигде не было! А затем мы преподнесли еще один сюрприз: показали фильм о первом блоке Сибирской АЭС с реактором, которому по мощности не было равных. И именно к этому дню было приурочено сообщение ТАСС о пуске станции.
Когда луч кинопроектора высветил первые кадры, в зале застрекотали, перекрывая синхронный перевод, портативные кинокамеры. Ученые снимали то, что появлялось на экране, а затем обрушили на меня град вопросов.
Немало оригинальных технических новшеств было ведь использовано и в РБМК?
Никаких газетных страниц не хватит, чтобы рассказать обо всех.
В РБМК используются ТВЭЛы, обряженные в циркониевую оболочку. Нам немало пришлось помудрить, чтобы найти способ соединения циркония с нержавеющей сталью. С цирконием работали уже канадцы, но у них был менее эффективный технологический процеxс. А мы одолели и этот "барьер неизвестности" и тут тоже оказались первыми в мире.
Сложным оказался вопрос и об уровне обогащения урана для использования его в качестве ядерного горючего. Обсуждали не раз эту проблему у Александрова с виднейшими учеными-физиками. Если будет низкое обогащение, чаще придется менять технологические каналы. Стали экспериментировать, начав с обогащения 1,8 процента, а теперь, насколько я знаю, на ЛАЭС используют кассеты с ураном, обогащенным до 2,6 процента.
Ну а все новинки вряд ли стоит перечислять. Замечу только, что два РБМК-1000 ЛАЭС стали первыми вехами на пути к большой ядерной энергетике. Помню, как после пуска энергоблока # 1, где мы с Александровым присутствовали, первый секретарь Ленинградского обкома партии Романов пригласил нас в Смольный, где мы когда-то беседовали с Кировым, и стал расспрашивать о дальнейших планах. И тогда же было решено строить еще два "миллионника" на ЛАЭС, но с учетом дальнейшего улучшения их эксплуатационных качеств и внедрения дополнительных систем безопасности.
Анатолий Петрович Александров и я были приглашены на заседание Совета Министров, где Алексей Николаевич Косыгин поставил задачу ежегодно выпускать два комплекта оборудования для "миллионников". Забегая вперед, могу сказать, что к концу 1983 года эта задача была реализована в эксплуатацию ввели 14 реакторов. В СССР было создано 5 АЭС с реакторами РБМК Ленинградская, Курская, Смоленская и Чернобыльская с "миллионниками" и Игналинская с РБМК мощностью 1500 мегаватт.
Косыгиным с участием целого ряда министров и виднейших ученых была одобрена предложенная нами разработка реактора РБМК-2400. Идея была такова: два реактора по тысяче мегаватт каждый компонуются с третьим, менее мощным, которому передают перегретый пар. Не знаю точно, по какой причине Госплан не согласился с этим решением, проект так и остался проектом...
Быть может, известную роль сыграла авария в Чернобыле?
Во-первых, это было задолго до 1986 года, и, во-вторых, я полагаю, что связано было с тем, что уже тогда в стране недоставало средств на все даже вполне реальные и нужные проекты.
Что же касается аварии на ЧАЭС, то я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы читателям дать свою версию случившегося.
Напомню, что в час ночи 25 апреля 4-й блок ЧАЭС был остановлен для проведения планово-предупредительного ремонта. Началось снижение мощности реактора, и в то время, когда она достигла половины номинальной, диспетчер "Киевэнерго" попросил задержать остановку.
По логике, что должен был сделать старший инженер управления реактором? Проигнорировать эту просьбу диспетчера и согласно инструкции продолжать снижение мощности. Именно так поступила та смена операторов, которая работала до полуночи. Почему же, не согласовав это со специалистами-физиками, следующая смена после часа ночи проводила, по моему мнению, бессмысленный эксперимент с генератором, поднимая мощность реактора?
Все последующие действия персонала были ошибочными. Они не учитывали, что 4-й блок проработал на "номинале" всего два с половиной года и находился в переходном режиме перегрузки, требующем особого внимания. А наиболее благоприятный характер нейтронного поля достигается обычно через 4 года после пуска и работы на номинальной мощности. Реактор следовало непременно остановить! А оператор дал команду к шести действовавшим главным циркуляционным насосам добавить еще два. В 1 час 19 минут отключилась установка, принимающая излишки пара, их просто уже не было. Давление в барабанах-сепараторах упало ниже допустимой отметки. А аварийная защита, предусмотренная в системе управления реактором, была отключена.
В 1 час 23 минуты подача пара на 7-й турбогенератор прекратилась.
Началось повышение давления в контуре теплоносителя и температуры воды на входе в реактор. И это привело, вероятно, к развитию мощной гидродинамической кавитации.
Вспомните, как нередко вздрагивает и трясется водопроводный кран еще до того, как появится струя воды. Так вздрогнул и начал трястись весь "пятак" 4-го реактора ЧАЭС, когда оператор нажал кнопку аварийной защиты. Очевидец рассказывал: "Начались сильные и частые гидроудары, и 100-килограммовые кубики (верхней биологической защиты. Прим. авт.) стали подпрыгивать и опускаться на головки каналов, будто 1700 человек стали подбрасывать вверх свои шапки. Вся поверхность пятачка ожила, заходила ходуном в дикой пляске. Вздрагивали и прогибались короба биозащиты вокруг реактора. Это означало, что хлопки гремучей смеси уже происходили под ними". А потом грянул взрыв...
Главный инженер ЧАЭС или его заместитель, находившийся в ночь на 26 апреля непосредственно у пульта управления реактором, должны были запретить операторам действия, недопустимые и противоречащие правилам эксплуатационного регламента.
Мне рассказывали, что вы резко критиковали и действия по ликвидации аварии. Что именно, на ваш взгляд, было сделано неправильно?
Я сказал Евгению Павловичу Велихову: "Зачем вы заливали в поврежденный реактор воду и сыпали тысячи тонн песка, свинца и глины?
Это же, простите за грубое слово, чушь!" Вода, попадая на раскаленный до 500 градусов графит, испарялась и, образуя аэрозоли, выносила в атмосферу радиоактивные нуклиды и пыль. Графит, да будет вам известно, не горит сам по себе. Возьмите карандаш, освободите стержень от деревянной оболочки и попробуйте его поджечь. Ничего у вас не получится!
А вот если растереть графит в порошок, только тогда он сможет гореть.
К тому, что я сказал о "бомбардировке" реактора сверху, следует добавить: эти тысячи тонн воды, песка и свинца разрушили в "ядерном котле" все оставшееся нетронутым после взрыва и существенно интенсифицировали процесс выброса аэрозолей. Так развивалась катастрофа, многому научившая и нас, и все человечество...
...И побудившая многих к тому, чтобы бороться против атомной энергетики. Сегодня одно слово "Чернобыль" вызывает у людей неприятие идей ее развития.
Все это верно, но технический прогресс остановить невозможно.
Когда-то пробовали бороться против паровых котлов, людям не внушали доверие автомобили и самолеты...
Не подумайте, что перед вами упрямец, который преисполнен лишь одним желанием защитить свое детище и дело, которому посвятил большую часть своей жизни. Грозный урок Чернобыля, не раз уже говорил я, это прежде всего та капля, по которой человечество может представить себе весь океан ужаса, что ждет его в случае ядерной войны. А атомные станции нужны, и отказаться от них значит уподобиться скряге, что сидит на мешке с деньгами и не хочет потратить и полушки на свои же неотложные нужды.
Что возьмем в грядущий век?
Ваш прогноз будущего атомной энергетики?
Без нее в следующем столетии не обойтись. Какими должны быть новые АЭС? Безусловно, безопасными и экологически чистыми. В начале следующего века базу ядерной энергетики должны составить реакторы на быстрых нейтронах.
Еще несколько лет назад в статье, где моим соавтором был доктор экономических наук Юрий Иванович Корякин, мы написали: "Наиболее радикальным и, по-видимому, наиболее рациональным с ряда точек зрения является предложение об объединении в будущем вновь строящихся АЭС в крупные ядерно-энергетические комплексы".
Где строить их? На некотором отдалении от населенных пунктов. Причем рядом с АЭС должны быть предприятия и средства внешнего топливного цикла (радиохимической переработки топлива, переработки его и захоронения).
У меня нет сомнений в исторической необходимости и большой перспективности атомных источников энергии. Но хочу подчеркнуть, что важно помнить о мере категории, соединяющей количественную и качественную стороны явлений и предметов.
Игорь Васильевич Курчатов в последние годы своей жизни очень надеялся на "термояд". Но пока что это не удалось ни одной стране приручить термоядерную энергию, поставить ее на службу людям. Вероятно, в следующем столетии проблему такую решат наши преемники, более молодые и талантливые. А до той поры надо развивать (ни в коем случае не останавливаться!) атомную энергетику, и по возможности скорее на быстрых нейтронах.
Нельзя отказываться и от канальных реакторов. Они нам позволяют развивать радиационные технологии, получать изотопы, в их каналах можно легировать кремний..
.
Как раз этим и занимаются уже седьмой год на Ленинградской атомной. И сейчас рассматривается крупномасштабный проект о создании на базе ЛАЭС в России производства полупроводникового кремния.
Для меня ничего удивительного в этом нет. Могу вам рассказать и некоторые любопытные подробности, о которых я узнал еще несколько лет назад. Проект смелый и грандиозный! Дело в том, что в Экваториальной Африке и на берегах Персидского залива есть в пустыне места, где годичный поток солнечного тепла эквивалентен 2300 киловатт-часам на квадратный метр. Вдумайтесь в цифру! Если в таких пустынных местах установить солнечные батареи, можно получать гигантское количество электрической энергии.
А затем, по замыслу авторов проекта, ее использовать для разложения опресненной воды морей на кислород и водород. Этот водород можно направить по трубопроводу, проложенному по дну Средиземного моря, в Европу. Или доставлять туда специальным транспортом. А уж водород станет служить экологически чистым топливом для электростанций будущего века.
Вполне возможно, что в следующем столетии откроются и новые пути развития энергетики.
Карл РЕНДЕЛЬ
|
