Николай Черкашин
ГИБЕЛЬ "КАМБАЛЫ"

Вот и не верь потом в дурные приметы... Контр-адмирал Сарновский верил и потому категорически запрещал духовому оркестру своего штаба играть “Данс макабр” Сен-Санса. Сейчас невозможно сказать, что явилось причиной этого запрета, но только старый моряк приказал капельмейстеру выбросить эту вещь из репертуара. И вдруг перед самым выходом отряда черноморских броненосцев из Евпатории в Севастополь он услышал на палубе флагманского корабля эти роковые звуки. Разъяренный, он выскочил из адмиральского салона к оркестру, но... было поздно. “Погребальный танец” Сен-Санса был сыгран,— должно быть, по воле Провидения.
Ночью отряд вышел в поход. Ночью 29 мая 1909 года и случилось это морское несчастье... И хотя обстоятельства трагедии известны в деталях, истинная причина ее остается загадочной.
А было так...
В те далекие годы считалось, что подводная лодка может действовать только днем, так как ночью она не сможет увидеть цель в перископ. Честь оружия взялся отстаивать командир дивизиона подводных лодок Черного моря только что произведенный в капитаны 2-го ранга Николай Михайлович Белкин 2-й. Он привез в Севастополь пылкую веру в будущность подводных лодок, что собирала молодых офицеров в стены Либавского учебного отряда подводного плавания.
23 мая 1909 года на совещании офицеров Белкин стал доказывать возможность ночных атак и после долгих дискуссий вызвался провести такую атаку сам. Как ни осторожничало севастопольское морское начальство, но все же разрешило увлеченному кавторангу провести эксперимент. Выбор пал на подводную лодку “Камбала” — одну из трех, что составляли все подводные силы Черноморского флота. Собственно, никакого выбора не было, просто “Камбале” в тот день предстояло дежурить у входа в Южную бухту.
Командовал подводным кораблем недавно назначенный на него лейтенант Михаил Аквилонов. Его помощником был мичман Дмитрий Тучков. Оба год назад вместе кончили курс в учебном отряде.
В пятницу 29 мая, едва лишь начало темнеть, “Камбала” отвалила от борта своей базы — линкора “Двенадцать апостолов” — и двинулась к Стрелецкой бухте, где против западного берега застопорила машина и стала поджидать эскадру, возвращающуюся из Евпатории. В половине двенадцатого в свете луны смутно замаячили громады головных кораблей. Они шли без огней, так как были предупреждены об учебной атаке. Правда, командиры броненосцев считали, что подводники не рискнут выйти в светлую, лунную ночь, а дождутся полной темени.
Лейтенант Аквилонов стоял на мостике, а капитан 2-го ранга Белкин спустился в рубку и через перископ наблюдал за эскадрой. Мичман Тучков находился у торпедных аппаратов.
Аквилонов не решился атаковать из-под воды и погрузился лишь в позиционное положение, то есть принял часть водяного балласта. В этом положении лодка, как тогда говорили, “уменьшила силуэт” и стала еще менее заметной.
В голове колонны шел броненосец “Пантелеймон” (бывший “Потемкин”, переименованный после событий 1905 года). С дистанции 4 кабельтовых (около километра) “Камбала” успешно атаковала его, условно выпустив свою единственную торпеду, и стала поворачивать влево, пытаясь лечь на курс, параллельный курсу эскадры. Это был роковой маневр! То ли Аквилонов не рассчитал дистанцию до следующего корабля, то ли не ожидал, что подводная лодка выкатится из циркуляции далеко вправо, но только борт лодки оказался в считанных саженях от кованого форштевня броненосца “Ростислав”. Командир “Ростислава” капитан 1-го ранга Сапсай 2-й крикнул рулевому: “Лево на борт!” — ив переговорную трубу: “Полный назад!” — но никакая сила не могла уже остановить, свернуть бронированную громадину, шедшую со скоростью 12 узлов. Таран “Ростислава” ударил в правый борт “Камбалы” позади рубки.
Субмарина завалилась на левый борт, ее протащило вдоль броненосца, и через несколько секунд она навсегда скрылась под водой. Почти перерезанная пополам, “Камбала” опустилась на грунт со всем экипажем. Видимо, все погибли сразу, так как глубина места (58 метров) вдвое превышала расчетный предел погружения. В раздавленном корпусе остались капитан 2-го ранга Белкин и 19 человек команды.
Спасли лишь одного человека — командира, лейтенанта Аквилонова. При ударе его выбросило с мостика, спасательный жилет удержал его в холодной воде до подхода шлюпки с крейсера “Память Меркурия”.
Этот спасательный жилет, столь счастливо удержавший его на воде, едва не погубил Аквилонова на берегу. Злые языки обвинили его в умышленном столкновении с броненосцем, так как в лодке находился его кредитор мичман Тучков, на квартире которого нашли немало долговых расписок Аквилонова. Потому-де и жилет надел загодя. Однако следствие не подтвердило эту версию. Военно-морской суд Севастопольского порта признал командира “Камбалы” виновным лишь в неосторожном сближении с кораблями эскадры и вынес довольно мягкий приговор: “Командовавшего названною лодкою, ныне отставного лейтенанта Михаила Аквилонова подвергнуть заключению в крепости на шесть месяцев, без ограничения прав и преимуществ, и предать церковному покаянию по распоряжению духовного начальства, а командира линейного корабля “Ростислав” капитана 1-го ранга Сапсая 2-го, в действиях коего судом никаких упущений или неправильностей не усмотрено, считать по суду невиновным”.
Старая фотография: на дне сухого дока стоит обрезанная по боевую рубку подводная лодка. Перевитая тросами, она напоминает мумию, извлеченную из саркофага. Над носовым люком — козловой кран: им поднимают из отсеков тела погибших подводников. “Камбалу” извлекли из морской пучины спустя три месяца после несчастья. Искали, стропили, поднимали ее моряки Кронштадтской водолазной школы под руководством капитана 2-го ранга М. фон Шульца и штабс-капитана по адмиралтейству Ф. Шпаковича, впоследствии ведущего водолазного специалиста ЭПРОНа. Подняли лишь большую, носовую часть протараненной лодки, поставили ее в Лазаревский док и вынесли из отсеков останки четырнадцати подводников. Спустя два дня их отпевали в Никольском соборе Севастополя. Тела погибших офицеров — капитана 2-го ранга Белкина и мичмана Тучкова — перенесли на вокзал, чтобы отправить на родину; нижних же чинов погребли с воинскими почестями на городском кладбище, в братской могиле. Вот их имена: рулевые квартирмейстеры Плотников и Данилюк, рулевые боцманматы Дмиткин и Латнов, минные квартирмейстеры Базик, Королев, Шаронов, минные машинисты Казаринов и Федоров, машинист 1-й статьи Грилян, машинные квартирмейстеры Грошев и Прилепа. В оставшейся на дне кормовой части “Камбалы” до сих пор покоятся еще шесть погибших подводников.
Это была первая морская катастрофа в российском подводном плавании. Опыт ночных атак оплачен жизнями моряков, но он был крайне необходим, этот опыт. Потом, в сорок пятом, подводная лодка С-13, под командованием легендарного Маринеско, выйдет в свою звездную атаку примерно так же, как выходила “Камбала”,— ночью, в надводном положении...
Севастополь, 1923 год.
Об этом кладбище ходила дурная слава. В его распахнутых во время гражданской войны склепах, густо заросших бересклетом, ажиной, татариндом, обитали урки, контрабандисты и все те, кто не находил ночного приюта в городе. Не только вечером, но и средь бела дня появляться здесь было весьма рискованно. Но молодая женщина в открытом белом платье отважно пробиралась по путаным каменистым дорожкам, высвобождала юбку из цепких колючек, тихо обмирала, когда из темного зева рассроченного адмиральского склепа выглядывала небритая рожа или выскальзывал из-под ног желтобрюхий полоз, и все же упорно стремилась в глубь опасного лабиринта. Кто-то из завсегдатаев этого мрачного места уже двинулся вслед за лакомой добычей, но другой, поопытнее, остановил его:
— Не тронь... То тебе не Клава с Балаклавы. Жена большого бугра.
— Какая барыня не будь...
— Стой, кому говорю! Я с ее мужиком на “Полтаве” служил. А здесь он по-старому так адмирал. Я его на параде видел...
Женщина перевела дух только тогда, когда из зарослей туи в нее хмуро вперились смотровые щели броневого колпака, похожего на тело обезноженного спрута. То была боевая рубка подводной лодки “Камбала”, поставленная на могиле ее погибшего экипажа. Над люком, перед перископом, скорбно склонял голову мраморный ангел.
Женщина — ее звали Мария Павловна, урожденная Левицкая,— положила к якорю у подножия памятника букетик иссушенной летним зноем лаванды. Там, под плитой, придавленной тяжестью корабельной брони, лежал ее несостоявшийся жених мичман Дмитрий Тучков, внук героя Отечественной войны, сложившего голову на Бородинском поле.
Она отказала ему. Ее напугала его мистическая настроенность. Он много рассказывал о бабушке — Маргарите Михайловне Нарышкиной-Тучковой, которой было видение Бородинского сражения задолго до его начала и которая увидела гибель своего мужа — генерала. А когда все сбылось наяву, она постриглась в монахини и основала Спасо-Бородинский монастырь. Дмитрий поведал ей, как однажды, войдя в свой московский дом, оторопел — прямо перед ним рухнула огромная хрустально-бронзовая люстра. Когда он пришел в себя, люстра как ни в чем не бывало висела на своем месте. Он был убежден, что скоро погибнет, и, когда его подводную лодку “Камбала” погрузили на железнодорожную платформу для отправки из Либавы в Севастополь, молодой офицер сказал ей:
“Мы прощаемся навсегда”.
Увы, он не ошибся...
Сегодня мы знаем (психологи знают), что предчувствие смерти — в природе человека. Тогда, на заре века, все это пугало впечатлительную девушку, и она отдала руку другому мичману — Георгию Четвертухину, корабельному артиллеристу, человеку весьма небогатому, в отличие от Тучкова, но жизнерадостному.
Старая фотография, три подводные лодки — “Камбала”, “Карась” и “Карп” — тесно сошвартованы борт о борт. Выстроены команды и офицеры. Распахнуты люки, подняты флаги, сняты фуражки и бескозырки. Морской священник кропит боевые рубки святой водой. Молебен на лодках перед отправкой в дальний путь — из Либавы в Севастополь...
На левом фланге — мичман Тучков. Он знает — неужели знает?! — это отпевают его и “Камбалу”...
Летом 1932 года черноморские водолазы попытались отыскать и поднять кормовую часть “Камбалы”. И хотя на месте гибели лодки был поставлен буек, найти ее так и не удалось. Видимо, корма ушла глубоко в ил. Каково же было удивление водолаза, когда уйдя от вехи в сторону, он увидел совершенно целую подводную лодку. Следующая пара глубоководников сумела расчистить бронзовые литеры: “Судак”. Вспомнили, что на этом месте английские интервенты, покидая Севастополь, затопили три подводные лодки: “Судак”, “Налим”, “Лосось”. Вскоре были найдены и они. Все три лодки успешно подняли.
Имя “Камбалы” носила советская подводная лодка Ц-203. Она участвовала в обороне Севастополя, совершила 18 боевых походов и погибла в 1943 году, хотя к тому времени никто из флотских музыкантов уже не играл “Данс макабр” Сен-Санса...
Севастополь, июнь 1995 года.
За красными черепичными крышами, за серыми, как парусина, стенами, за бурыми, выжженными солнцем взгорьями, за рафинадно-белыми фортами — синело, голубело, зеленело севастопольское море. В его недальней дали сквозь дымку моря и марево города едва проступали призрачно-голубоватые силуэты кораблей.
Вот такой вид открывался с вершины косогора коммунхозовского кладбища № 3, куда я взобрался, чтобы высмотреть в густых зарослях рубку злосчастной “Камбалы”. Ведь это был единственный в стране памятник первым русским подводникам, что остались без могил и без надгробий: Ризничу, Домерщикову, Беклемишеву, Ценсновичу, Левицкому...
Я проискал в заросшем лабиринте перископ с мраморным ангелом битый час. Бабка-сторожиха не знала ровным счетом ничего; куда и по какой тропе идти, не подскажут ни указатели, ни план — их не было здесь от века. Я продирался сквозь колючие кусты наугад мимо распахнутых, опустошенных с гражданской еще, фамильных склепов, мимо расколотых мраморных плит, поверженных крестов, буйно поросших жесткими крымскими травами. Могилы моряков были отмечены якорями и цепями, висящими на артиллерийских снарядах. Якорей этих громоздилось здесь не меньше, чем в ином порту, а снарядов — в ином арсенале.
Я обнаружил могилу капитана 1-го ранга Голикова, командира броненосца “Потемкин”; унтер-офицера Олиференко, рулевого с подводной лодки “Карась”; мичмана Верещагина с канонерки “Кубанец”... А перископ “Камбалы” все не попадался. Густая зелень скрывала его столь же невидимо, как когда-то — морская глубина...
Вообще-то это было довольно светлое, солнечное кладбище. Оно походило на руины древнего города где-нибудь в южноамериканской сельве или индокитайских джунглях. Здесь охотно уединялись влюбленные парочки и любители разлить на троих без свидетелей. Тоску наводили лишь многочисленные следы молодых вандалов, сокрушавших тут все и вся: саркофаги, ажурный чугун решеток, урны, склепы, кресты, плиты...
Я уж собрался было уходить ни с чем, как вдруг, выйдя на южную сторону, поймал на себе угрюмый взгляд шести насупленных под броневыми приливами смотровых щелей, прорезанных в толстой стали рубки. Темно-зеленые туи, росшие по сторонам, вздымались выше поднятого перископа. Мраморный ангел был давно отбит, но боевой металл подводного корабля устоял под ударами варваров. Более того, он был заботливо выкрашен в светло-серый, шаровой цвет, а якорь у подножия посверкивал новеньким лаком. На одной из его лап лежал букетик лаванды.
Я знал, чьи руки привели в порядок этот уникальный памятник. Это сделал Вячеслав Зенцов, бывший офицер флота, а после демобилизации капитан катера “Эколог”, ходившего под флагом Академии наук СССР; он и его друзья по клубу любителей истории города выгребли из рубки с полцентнера винных пробок, заварили входной люк, чтобы местные выпивохи не оскверняли больше могилу, положили новый якорь...
Две волны схлестнулись над рубкой старой субмарины — волна забвения и волна памяти.