Владимир Шарапов
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Пусть нет никакой возможности сжать в ладони хрусткий комочек снега, пусть нельзя пробежаться, да ладно, хотя бы пройтись шаг другой, третий по земной тверди, пусть морская гладь колышется где - то глубоко внизу, ведь ты стоишь высоко на рубке подводной лодки на расстоянии двадцати - тридцати метров от поверхности воды и скалы, нависающие над тобой - они такие же чёрные и неприступные, и холодные, как и корпус атомной субмарины, но всё это живое, оно дышит, оно меняется и это и есть, такова сама природа, это жизнь и ты с ними, может навсегда, прощаешься.
Эти мгновения общения с полярной природой ненадолго. Потом захлопнется верхний рубочный люк, громко звякнет кремальера, и ты на многие дни, недели, месяцы - почти навсегда (тебе так кажется в эти секунды ) окажешься внутри прочного корпуса, в твоём боевом доме - жилище, среди железа, сквозняков, никогда негаснущего электрического света, всепоглощающего грохота тысяч работающих механизмов и систем, при тяжёлой, только тебе и твоим друзьям знакомой рисковой работе.
Вот и прозвучал звонок отбоя боевой тревоги. В железную дверь "пульта " заглянул Валера Мелентьев - командир группы электротехнического дивизиона. Он недавно получил звание капитан - лейтенанта, очень этим гордился и очень был этим заполонён, ни один раз повторяя, что это звание и является единственно настоящим офицерским отличием Флота.
Валера был родом из Ленинграда. Там же закончил, как и я, Дзержинку ( Высшее Военно - Морское Инженерное училище им.Дзержинского ) и считал себя удивительно, несравненно удачливым мужчиной с богоизбранной судьбой. Любая форменная одежда на нём всегда ладно сидела и никогда не казалась измятой или несвежей, пилотку он всегда носил щегольски, наклонив набекрень и низко опустив на глаза, да и крабы для головных уборов он всегда заказывал обязательно и специально сшитыми из золотых нитей у каких - то только ему известных евреев - умельцев такого изготовления в Питере и непременно с зеленью окислов, как и подобает настоящим, бывалым морякам. Он всегда, несмотря ни на какие обстоятельства, был тщательно выбрит и бодр, и подтянут, пусть даже он не спал несколько суток. К тому же Валера и сегодня, сейчас отличался оптимизмом и белозубой улыбкой, невзирая на недавние его неудачи в его заведовании: на критические трудности в пуске в работу турбогенераторов и гребных электродвигателей, и на нервные срывы во взаимоотношениях с подчинёнными ему моряками, как и всегда оказавшимися в самый ответственный момент недостаточно подготовленными к несению боевой службы, несмотря на почти годичную учёбу на специальных курсах и выполнение служебных обязанностей в течение ни одного года. Валера умел жить страстно, до конца и без остатку отдавая себя и службе, и работе, и случайным, любовным историям. Лицо его представляло в эту минуту, кажется, самое яркое выражение довольства жизни. Он улыбался.
Я уже сдавал вахту сменщику, чтобы суметь выскочить на мгновенье - другое наверх. Быстро записал состояние установки своего борта в вахтенном журнале пульта управления с показаниями всех приборов, заполнил многочисленные нужные, мало нужные и совсем ненужные таблицы и графики, закончив дежурной фразой: "Вахту сдал" и доложил по "каштану" в центральный пост. Получив разрешение на смену вахты, тут же справился, можно ли нам подняться наверх.
Узнав, что уже образовалась нималая очередь страждущих, мы с Валерой помчались в четвёртый отсек. Но "помчались" - это сказано не совсем точно. Нужно было преодолеть расстояние в несколько десятков метров внутрилодочного пространства, поочерёдно открывая и закрывая многотонные переборочные, круглые стальные двери, предварительно с предельным напряжением силы подняв кремальеру - толстущую, длинную железную ручку, а потом протиснуться в дверной узкий проём, перешагнув через широкий, блестящий, сантиметров двадцать - тридцать, комингс, больно задевая коленями и голенями ног за острые рёбра; к тому же нужно было проходить через полутёмные тамбур - шлюзы, что расположены по границам реакторного отсека, а в седьмом отсеке, в буквальном смысле, продавливаться между двумя бешено вращающимися турбинами, закрытыми предельно горячими, почти раскалёнными, блестящими титановыми кожухами, где моряки - машинисты стояли на вахте по пояс голыми под потоками душевой воды, только что и спасающей от удушающей жары, и их мускулистые торсы блестели и от обильного пота, и от струй воды, а ужасный, всёпожирающий грохот турбин, кажется, мог свести с ума любого человека. Но зато следующий отсек - реакторный - шестой - поражал своей стерильной чистотой титановых переборок и палубы и, конечно, оглушительной тишиной, которая тоже, оказывается, может разрывать барабанные перепонки, когда испытываешь такой вот переход от заполоняющего всего тебя шума, вызывающего душевный ужас - до абсолютной, почти могильной тишины, а если к этому присовокупить ещё и мёртвенный всепроникающий свет десятков неоновых электрических ламп, специфический, только могущий быть именно здесь в помещении, где расположены и действуют ядерные реакторы, озоново - подобный резкий запах, даже, кажется, переходящий во вкус и заполоняющий тебя всего необъяснимый страх от соседства с пусть и многолетне изучаемыми тобой, но всегда, до самой твоей кончины, неизвестными тебе, процессами ядерной реакции, с которыми - то только можно и нужно сравнить картинки и явления ада - с работающими атомными реакторами, и ты не можешь ни заглянуть вовнутрь через малюсенькие оконца - иллюминаторы, расположенные на высоте твоей головы на желтой переборке, ограничивающей сталью реакторную выгородку, не можешь, хотя и не хочешь, ибо просто страшно заглядывать туда, где не может быть жизни, где сама смерть несёт видимые очертания, и ты на несколько секунд останавливаешься и смотришь туда, в отдельное помещение, где расположены реакторы и ты снова опять поражён и испуган, и загипнотизирован открывшейся тебе картиной, где не мог бы существовать ни один человек, даже в течение нескольких секунд, где тихо и неподвижно, и ты точно знаешь - раскалено до невидимых температур. Но ты перебарываешь себя,ты ведь уже привык к этому влечению и проделывал это неоднократно.
Ты с усилием заставляешь покинуть это страшное помещение ,чтобы перейти в следующий тамбур - шлюз - совершенно тёмный и малюсенький, чтобы потом уже сразу окунуться в ревущую, раскалённую, горячую до невозможности дышать, заполненную парами воды и запахом морской соли, атмосферу пятого отсека. Здесь полутемно. Откуда - то льются струи кипятка. Матросы - холодильщики что - то понятное только им кричат и мечутся в попытках запустить и наладить работу своих механизмов в теснине закоулков отсека.
Ты продираешься боком между испарителем и правым бортом, увешанным десятками приборов - солемеров к следующей переборочной двери, через которую и можно попасть в центральный пост. Но предварительно нужно выдернуть из зажимов многокилограммовую телефонную трубку корабельного аппарата и ещё раз попросить разрешение у вахтенного офицера пройти в центральный отсек. Пауза. Кто - то невидимый с кем - то советуется, переговаривается и ты терпеливо ждёшь, это обязательные корабельные порядки. Разрешение получено.
И вот ты в центральном отсеке. Здесь совершенно темно и так будет всегда, пока подводная лодка будет находиться в море. Слева штурманская рубка - там офицеры БЧ - 1 о чём - то тихо переговариваются, колдуя над распростёртыми картами - они по своему готовятся к выходу в боевой поход. Дальше командирская площадка, где расположены многочисленные перископы и приборы - автоматы для торпедной и ракетной стрельбы. Направо посты рулевых сигнальщиков для управления под водой горизонтальными и вертикальными рулями, а также десятки больших и малых клапанов для подачи воздуха высокого давления в дифферентовочные цистерны и цистерны главного балласта, чтобы в море поддерживать соответствующую глубину погружения и дифферент подводной лодки.
У командирского столика, за которым сидят вахтенный офицер и механик,уже самоорганизовалась очередь из нескольких моряков для выхода наверх. Порядок здесь поддерживается жёсткий. Один по разрешению вахтенного офицера, уже насмотревшийся и накурившийся напоследок до одури на рубке ПЛ, опускается вниз, а взамен другой моряк устремляется наверх.
Вот наступила и наша очередь. Я подхожу к вертикальному трапу, что выглядывает из нижнего тубуса рубочного люка и берусь за отполированные сотнями рук до зеркального блеска стальные поручни. Цилиндрический лаз люка узок и высок. Ты упираешься спиной в металлическую стенку люка и быстро - быстро перебираешь ногами,а руками подтягиваешься до каждой следующей ступеньки. Наконец верхний лаз. Крышка люка сейчас закреплена в вертикальном положении. Ты хватаешься за его скобу и выбрасываешь себя в теснину и чернь темноты рубки.
Здесь уже у переднего козырька стоят одетые в кожаные куртки - "канадки" и флотские тяжеленные сапоги командир ПЛ и начальник штаба дивизии. Здесь же боцман трудится у тумбы корабельного компаса. Несколько членов экипажа толкаются в корме рубки, спешно затягиваясь папиросами, будучи твердо уверенными, что это происходит в последний раз перед длительным перерывом в курении. Я протиснулся к оконечности рубки. Сзади меня теперь только пост рулевого - сигнальщика, да и то, он расположен совершенно отдельно в круглой прорези рубочного тела. Старшина, похожий на блестящего чёрного колобка, от множества надетых на него кожаных и меховых одежёк, в темноте возится с фонарями и флагами, предназначенными для передачи сигналов в море.
Я же нашёл для себя укромный и тёмный угол, встал на металлическую ступеньку - скобу и выглянул, наконец, наружу.
Полярная ночь особенна. Нигде в мире нет таких ярких звёзд, заполняющих, засыпающих полностью ночной, чёрный небосклон. К тому же на берегу фосфоресцирует совершенно незапятнанный, стерильно чистый, белый снег, обильно покрывающий все окрестности бухты. Неоновые, еле видимые, протянувшиеся бесконечными вертикальными, через всё небо линиями, сполохи северного сияния украшают, разнообразят пространство над тобой.
Звенья плавпирса слабо освещаются электрическими лампочками. А дальше, вдоль фиорда проглядываются ещё и ещё причалы, и около каждого из них вытянись неподвижные гигантские туши атомных подводных лодок самых разных очертаний и обводов. Еле видимы многометровые бортовые номера, нарисованные белой краской на чёрных рубках АПЛ. Лодок в Большой Лопаткиной уже много. Они совсем недавно пришли из Северодвинска и пришвартовались здесь для продолжения своего, теперь уже боевого быта.