Владимир Шарапов
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На втором этаже обычно работали все насосы, гоняющие теплоноситель реакторов - тщательно очищенную, дистиллированную воду - по контурам атомной установки, и были смонтированы именно здесь парогенераторы, производящие перегретый пар для подачи в турбины.
На второй этаж можно было попасть, с чрезвычайным усилием подняв тяжеленный стально - свинцовый квадратной формы люк, и спустившись по короткому трапу в это специфическое, ужасно тесное пространство, где уровень радиации многократно превышал любые допустимые нормы. Но, здесь же, на втором этаже реакторного отсека были смонтированы и особые, очищающие фильтры специальных систем вентилирования воздуха этого страшного для большинства моряков помещения, способные кроме всего прочего и необратимо поглощать дым от папирос и сигарет. Этими устройствами и пользовался Петя, неостановимый и страстный курильщик. Надо было видеть его скрюченную, свёрнутую вчетверо длинную и нескладную фигуру, почти не входящую и совершенно не вписывающуюся в это сугубо закрытое для живых существ пространство в полусумраке и страшном рёве вентиляторов, жадно всасывающим дым папиросы.
Он, Петя Дудин, по расписанию менял меня при приёме пищи, и я не смел его долго сейчас задерживать ещё и потому, что Петя к тому же был вахтенным офицером, и его постоянное место при несении вахты в надводном положении субмарины находилось на мостике рубки и ему предварительно перед несением вахты следовало тщательно утеплиться, надев кожаные, меховые брюки, такую же кожаную меховую куртку, меховую жилетку, тяжелые меховые флотские сапоги или длиннющие, на резиновом ходу, валенки, кожаные рукавицы, краги, кожаную шапку и уж потом, похожим на кочан капусты из - за множества одёжек, переваливаясь подняться, еле переступая ногами, на верх рубки. Мне его мучения из - за полярного холода, пронизывающего насквозь ветра, солёных морских брызг, заливающих лицо, а иногда и захлёстывающих с ног до головы океанских валов, невероятной качки из - за того, что он находился на самом верху ПЛ, были почти неведомы. Я, как и многие мои коллеги - механики даже яростно завидовал ему, претерпевая тяжкую, почти непереносимую жару, задыхаясь в теснинах кормы корабля от нехватки кислорода и жуткой, липкой духоты, когда, кажется, за глоток чистого воздуха можно было отдать полжизни, от всюду проникающей мельчайшей угольной пыли, исторгаемой тысячами угольных щёток от работающих на постоянном электрическом токе множества насосов, вентиляторов, приборов, генераторов, отчего мокрое, потное тело почти всегда зудело и чесалось, а гнойные раздражения на запястьях рук и на щиколотках ног или на шеях моряков были обычной повседневностью, на которую уже совсем перестали обращать хоть какое - либо внимание, смирясь вконец с ними, а ещё с оглушительным, поглощающим всё пространство, пронизывающим тебя насквозь и не позволяющим ни на миг отдохнуть, спрятаться, уйти, изолироваться, самой разной тональности шумом, звоном, визгом тысяч работающих механизмов. Ну, и, конечно, повседневная, ежеминутная ответственность при управлении судовыми ядерными установками изматывала, измочаливала тебя, изтоньшала твои нервы, из -за парадоксальной, но естественной в тех условиях и в те времена нехватки теоретических знаний и практических навыков, из - за невозможности предугадать в следующий момент техническую ситуацию, ведь мы были пионерами в освоении совсем новой для человечества ядерной энергетики.
И хотя ты уже закончил и с неплохими результатами два ВУЗа и ещё много - много лет осваивал базовые знания в этой области, каждодневно и самозабвенно занимаясь изучением множества дисциплин, ежевахтенная реальность несла всё новые неожиданности и требовала от тебя максимального напряжения всех физических и духовных сил - и всё равно предугадать до конца, как будут развиваться события в следующую минуту было абсолютно невозможно.
Режимы работы буквально всех механизмов ядерной энергетической установки постоянно менялись по самым разным причинам, и в первую очередь они должны были соответствующим образом корректироваться в своей работе от наших собственных команд, а мы подчинялись и следовали в своей деятельности воле и намерениям командира ПЛ, изменяющего по неведомым нам поводам и скорость, и глубину погружения, и направления хода подводного корабля, а значит и мощность реактора и скорость вращения турбин, не взирая ни на что и уверенного абсолютно, что его приказы тут же будут безукоризненно исполнены десятками подчинённых ему офицеров, старшин и матросов.
Подводная лодка действовала, как единый организм, следуя воле и разуму одного человека - командира. И сбои в работе этого отлаженного до совершенства механического чудища и ошибки полутора сотен обслуживающих его специалистов не предусматривались. Освободиться от общей напряжённости мне, как и всем остальным членам экипажа, не взирая ни на должности, звания или опыт эксплуатации было невозможно ни на секунду, даже во время сна.
В этом и обыденность, и неоднозначность жизни и боевой деятельности подводников. Нет на белом свете более трудной профессии, - в этом я совершенно убеждён.
Петя заглянул в кают - компанию. Я краем глаза заметил его остроносое лицо и сразу заторопился заканчивать приём пищи.
И это хорошо, что мы всё - таки успели позавтракать. Теперь нам с Валерой следовало повторить свой путь, только в обратном направлении: с носа в корму ПЛ.
Мы так же низко наклонялись при подъёме кремальер и открытии защёлок отсечных многотонных дверей, так же стремительно проходили среди бешено вращающихся механизмов, так же совершенно бесполезно пытались защититься от брызгающих или текущих раскалённых струй воды или клубов пара в том или ином пересекаемом нами отсеке, так же бессознательно потирали ушибленные места тела при нечаянном столкновении с острыми металлическими углами содержимого прочного корпуса, не обращая внимания, ни малейшего внимания, на синяки и шишки, так же обменивались шутками и смехом с работающими на боевых постах моряками.
Вот и кормовая оконечность корабля. Мы пересекли следующий по счёту тамбур - шлюз, расположенный теперь между турбинным и электротехническим отсеками.
Восьмой отсек разительно отличался от турбинного многоэтажностью, ещё большей теснотой и характером шумов. Здесь работами сейчас два турбогенератора и были уже готовы к действию, расположенные в трюме мощнейшие судовые электродвигатели. Вот и две ступеньки от носовой переборки почти в темноте, поворот налево, ещё три металлические ступени, и, наконец, стальная дверь приоткрывает полую внутренность ярчайше освещённого пульта управления ГЭУ. Он забит людьми. Здесь и командир, БЧ - 5, и командир первого дивизиона и два управленца, сидящие каждый в своём кресле на обоих бортах. Впереди под мнемосхемой, сверкающей сотнями многоцветных огоньков, стоит на коленях киповец - старший лейтенант Орлов, заряжающий чернилами приборы - самописцы. У него там, в закутке, брошен кожаный матрац, и во время несения вахты он иногда может и полежать на нём, минут пять - десять, если ситуация позволяет не нервничать и не действовать. Мне не удаётся даже просунуть голову во внутрь помещения - свободного места нет вовсе. Так я и стою, согнувшись в поясе в три погибели и пытаясь издалека всмотреться в показания самых важных приборов на передней стойке, характеризующих нынешнюю техническую обстановку, очевидно изменившуюся за прошедшие полчаса. Не поворачивая головы, главный механик Владимир Павлович Павликов тихим голосом разрешает мне отдохнуть с полчаса. Значит, ему уже по " Каштану" передали, что мы с Валерой движемся в корму корабля, значит он точно знает предстоящую раскладку событий и точно ориентируются во времени. Павликову было тридцать два года, он носил на погонах флотской формы на берегу две большие звезды, будучи инженер - капитаном второго ранга.
Это был тяжело сложенный мужчина, плотно сбитый, неимоверно сильный, с красноватым, широким открытым лицом. Но это первое впечатление было обманчивым. Главный механик, родившийся в Москве и самозабвенно любивший столицу, яростно хотел как можно скорее вернуться туда служить, при этом - на любой должности и в любой воинской команде, и делал для реализации этой своей, как ему казалось, тайной, мечты, всё от него зависящее. А потому он ни во что не ставил любого человека, не разделявшего его помыслов и целей, конечно же, только среди многочисленных ему подчинённых офицеров, старшин и матросов. К любому старшему по званию он относился совершенно по другому: подобострастно, полагая, что его - то личная цель - благая, и кто знает, кто и что ему могло помочь в подходящую минуту.
Меня и его разделяла нравственная пропасть. Единственно, что может быть нас сближало, это невероятная павликовская страсть к приобретению всё новых книг, о которых он говорил всегда с придыханием от волнения и радости.
Тем не менее, это был мой начальник, и я старался беспрекословно выполнять все его приказания, какими бы чудными и чудовищными они не казались мне в первый момент. Мою тщательно скрываемую неприязнь к нему механик, конечно же, чувствовал и отвечал тем же. Мне было очень непросто служить, ведь моё воинское звание и должность даже не позволяли чаще всего оказывать хоть какое - либо сопротивление павликовской агрессии по отношению ко мне. Правда, я точно знал, что являюсь очень хорошим специалистом и что обладающих столь высоким уровнем знаний не так уж много в нашей флотилии атомных подводных лодок, а командиру БЧ - 5, в том числе и для решения личностных задач крайне нужны именно опытные специалисты среди подчинённых, чтобы реализовать и свой воинский потенциал, и благополучно и во - время списаться с действующего флота, и уйти дослуживать свой век в Москву.
Я допускал серьёзнейшую ошибку, не пытаясь найти хоть каких - либо подходов к В.И Павликову, и не пытаясь более тщательно замаскировать своё несогласие с его личностной философией, ограничиваясь только выполнением казённых взаимоотношений.
Мне не повезло с моим командиром механической части, и я не мог скрыть от окружающих и в первую очередь от него самого свою обиду на судьбу. Мы были совершенно разными людьми по человеческим качествам, противоположными по подходам к тем или иным проявлениям жизни, и наш конфликт, вяло тлеющий, мало заметный, мог в любую минуту разразиться для меня очевидными бедами. Что и случилось много позже. Но и переделать себя, сломить себя я никак не мог.
И если со всеми остальными многими десятками членов экипажа моего родного корабля мне было легко и удобно и радостно общаться, то при встречах или контактах со своим воинским начальником я внутренне сжимался, ограничивая эмоции, и старался перевести наши отношения из человеческой плоскости в служебные, только исходящие из требований корабельного устава.
С полчаса можно было отдохнуть. Именно в это мгновение я почувствовал просто свинцовую усталостность, ведь я не спал уже более двух суток. Да и увиденные мною показания приборов свидетельствовали, что реакторы, турбины и турбогенераторы работают в оптимальном режиме без видимых сбоев, а это значит, что всё в порядке, и моё участие в работе пульта управления ГЭУ просто не требуется в данный момент.
Раздумывать долго не приходилось. Тридцать минут - это гигантский отрезок времени в настоящей обстановке. Я тут же отправился в девятый отсек. На верхнем этаже этого отсека размещались две каюты старшинского состава по обоим бортам, а подальше в корму субмарины - каюта офицеров БЧ - 5 и напротив корабельный камбуз. На втором же этаже была смонтирована самая большая холодильная установка подводной лодки Э - 500 ( ещё одна была размещена в пятом отсеке ), проходили две гигантские по размерам линии вала с дейдвудными сальниками, душевая и судовой гальюн. Паровая холодильная машина уже была пущена в работу, а это означало, что множество насосов и вентиляторов, обеспечивающих её деятельность, вращались и нещадно гремели. Во все концы отсека дули самые разные по температуре и напору воздуха сквозняки. Я нырнул в свою каюту. Это было очень маленькое, теснейшее помещение, предназначенное для отдыха семи офицеров механической боевой части. Моя койка располагалась справа на верхнем ярусе. В каюте было абсолютно темно. Законы флотского этикета не позволяли включать главные каютные светильники, если хоть кто - то из моряков в этот момент отдыхал. А в силу того, что во время нахождения экипажа на борту подводной лодки, всегда хоть кто - либо из офицеров пребывал в каюте, то верхний электрический свет никогда не был включён. Койки были тщательно зашторены толстыми светонепроницаемыми цветистыми занавесками. Я всегда на любом корабле на котором мне приходилось плавать, выбирал самую верхнюю койку.
Во - первых, свободное пространство между койкой и подволоком, было побольше, чем на нижних ярусах, где повернуться набок любых кондиций моряку уже не было никакой возможности и приходилось спать только или на животе, или на спине. И ещё, вдоль подволока каюты проходили трубы и короба судовой вентиляции и жгуты общекорабельной электропроводки, за которые можно было положить взятые с собой в море книги, хотя бы две - три. Ну, а члены экипажа моей субмарины знали, что именно я и беру с собой художественную литературу, которой к тому же щедро делился, если требовалось, и, если кто - либо хотел почитать, чтобы на короткий миг отвлечься от повседневности тяжелых подводных будней.
На этот раз я взял толстущий сборник стихов Валерия Брюсова, привезённый мною из Ленинграда, и " Войну и мир" Льва Толстого, которую по случаю купил в Мурманске и бережно хранил для подходящего случая. Случай действительно пришёл. Но мне требовалось ещё и разместить на моём личном месте, очень и очень ограниченном в пространстве (хоть где! ), десять комплектов постельного разового белья, а так же выданные одновременно с ними, запасные трусики, рубашки и носки из специальной гидроскопической ткани голубого цвета, а ещё безопасную механическую бритву, мыло, щетку, зубную пасту. Эти бельевые комплекты, по - видимому, притащили матросы из хозслужбы под ведомством мичмана Зайченко, который и распоряжался всеми запасами продуктов и обмундирования. Делать было нечего, надо было как - то выходить из труднейшего положения. Я разложил эти комплекты вдоль койки под кожаным лодочным матрацем, что ещё больше уменьшило моё личностное пространство.
Чтобы проделать всё это, нужно было встать на каютный столик с откинутыми в этот момент крышками, а потом ещё по специальным скобам подтянуться на полметра повыше. Бритву, туалетные принадлежности я запихал под подушку. Всё равно бриться я, как и все остальные члены экипажа, вообще - то не собирался. Флотские традиции требовали от подводников ношения бороды. И все моряки атомных подводных лодок старались им следовать. Другое дело, что всем нам было от двадцати до тридцати четырёх лет и не больше, и у многих вместо бород вырастал просто белесый пух.
Что же касается мытья лица, то этот процесс чаще всего в море заменяло простое обтирание марлевыми облатками, смоченными в спирте. Их ежеутренне разносил по кораблю наш доктор в большущей эмалированной глубокой кастрюле. Но на этот раз корабельный врач майор Володя Манухин договорился с некоторыми из нас, офицерами экипажа, что причитающийся на эту процедуру каждому из нас спирт (или "шило", как эта жидкость называлась на флоте ), он может просто раздать после автономного плавания (конечно, для внутреннего употребления - мы все прекрасно это осознавали). Вообще, спирт на флоте был священной жидкостью, (ни больше, ни меньше) и львиная его доля, выдаваемая членам экипажа для технических нужд, шла, как горячительный, тонизирующий и скрашивающий жизнь напиток.
Ежедневно перед обедом любой член экипажа, начиная от матроса первогодка и заканчивая опытнейшим адмиралом - командиром дивизии, конечно, только в те моменты, когда АПЛ была в море, употребляли по "грамулечке" шила, то есть наливалось на дно флотских кружек несколько капель этого самого технического спирта, затем оное заливалось щедро дистиллятом и эта тёплая, нередко мутная, жидкость тут же с невероятной гримасой проглатывалась, после чего и пища шла в горло совершенно по - другому, да и вообще, жизнь немного скрашивалась и разнообразилась и становилась поболее весёлой и деятельной. А постоянное, нервное, изматывающее душу, напряжение на миг, только на миг, отпускало тебя, и тогда становилось полегче жить и трудиться, и служить.
Так что предложение Володи было с благодарностью принято без особых раздумий. К тому же спирт в Заполярье и на берегу был разменной монетой - той самой настоящей, северной валютой, которая однозначно заменяла почти во всех случаях деньги и открывала множество крайне необходимых возможностей в многотрудной жизни далёкого, заброшенного в горах, посёлка, отдалённого от цивилизации сотнями километров и непроходимой колючей проволокой.
Итак, я подтянулся и втиснулся на самый верх каюты, сложился вдвое и боком влез в своё "логово". Потом включил коечный флотский светильник над головой и задёрнул плотно занавеску. Размеры каюты и моей койки никак не позволяли мне вытянуть ноги, так что они оставались постоянно согнутыми в коленях. И тем не менее я всё - таки лежал - впервые за много часов. Мне не требовалось долго уговаривать себя, через секунду - другую я провалился в глубокий сон, почти что в обморок. Я был абсолютно здоров, молод, жёстко воспитан, знал точно суть человеческих ценностей, к тому же страшно устал. Я обладал счастливой возможностью засыпать в любых ситуациях, в любых местах, в любых позах почти мгновенно, как по команде, и мне требовалось совсем немного времени, чтобы восстановить себя, возвратить бодрость духа и способность снова и снова полностью отдавать себя задачам службы на подводном ракетоносце. Это, кажется, противоречило физиологическим законам, и тем не менее сну я, как и большинство моих товарищей, отдавал совсем малое количество времени, и всё - таки этого минимального отрезка времени хватало в том возрасте, несмотря на тяжелейшие физические затраты.

Другое дело, что наш организм незаметно и стремительно разрушался ещё и от этого фактора - малого количества времени, отданного сну и вообще отдыху, но мы тогда этих процессов не замечали, и если и в чём - то и сомневались, то старались лишний раз о неудобствах жизни не думать, ну уж и тем более не страдать по этому поводу. Трудностей хватало и без этого.
Я, как и многие мои сверстники торопились изо всех сил жить. Спать?! Да вы что! Времени катастрофически просто не хватало на решение многочисленных собственных проблем. Ещё в школьные годы я прочитал, узнал и запомнил на всю жизнь ту памятную фразу Наполеона по вопросу, сколько же должен человек спать: "мужчина - четыре, женщина - пять, только дурак спит шесть часов". Ну а жизнь Наполеона всегда оставалась для меня примером. А потому и в течение всей флотской жизни я никогда не ложился в тот известный всем морякам и не только им, "адмиральский час", что расписан после обеда и содержал совсем не один час, а два - с двенадцати до двух часов дня, и не спал, несмотря ни на какие обстоятельства и ни на какую возможную усталостность.
Конечно же, после обеденный отдых осуществлялся только в те редкие дни, когда экипаж АПЛ находился не в море, а нёс службу на берегу. Этот двухчасовой отрезок времени я тратил на изучение научных дисциплин, на зубрёжку английских слов и выражений, на чтение художественной ( столь нужной мне) литературы, на написание многочисленных писем и на сочинение постоянно сопровождающих мою жизнь моих дневников. Да, мало ли ценных занятий можно было вместить в обычные двадцати четырех часовые сутки, если бы было можно, заполненные в главном, основном несением служебных обязанностей, чтобы не только остаться высококвалифицированным специалистом и хорошим моряком, но и ещё самоценным человеком, способным в будущей жизни, о которой я нередко думал не только вписаться соответствующим образом в человеческий мир, но и занять там своё достойное место.
Но ещё одно моё качество, взращенное особенностями флотской службы, отличало меня от моих товарищей и друзей. Я так же легко пробуждался по любой команде и в любой час, и сразу же самым действенным способом вписывался в реальную обстановку сложнейшей действительности на подводной лодке. Эта способность была заложена ещё во времена учёбы в военно - морском училище, взращена там, а потом и во флотилии атомных подводных лодок Северного флота, и стала частью моей натуры после тысячекратных повторений.
Мы, моряки атомных подводных субмарин, ведь в своей жизни руководствовались основным и главным принципом - чувством воинского долга, и этой идее было подчинено всё наше существование. И сам организм приспособился к решению именно этой основополагающей обязанности и соответствующим образом реагировал на любые раздражители, связанные с многотрудной флотской деятельностью.
Так что когда оглушительно зазвучал звонок и по громкоговорящей связи вдруг раздался жёсткий, ясный, отчётливый голос командира "По местам стоять, со швартовных сниматься", мне, как и всем остальным подводникам, повторять приказ не нужно было. И тем не менее звонок звенел и звенел. А мы, как горох, уже сыпались со своих коек вниз. Кто - то включил верхний свет. Главное, нужно было во - время, в сутолоке найти собственные свои кожаные тапочки - то же постоянный и типичнейший атрибут подводной корабельной жизни. Для этого в своё время тапочки соответствующим способом, как и личную робу и хлопчатобумажную одежду "РБ" помечали хлоркой ли, или краской и многие в этом немало преуспели. И тем не менее, и одежда, и обувь, невзирая на то, что достаточно часто и регулярно официально обновлялись, так же часто ещё и терялись.
Особенно самым непонятным образом пропадали у офицеров кожаные, меховые куртки - канадки, кожаные, тоже меховые, длинные рукавицы и кожаные сапоги. Конечно, мы знали, что объекты пропажи предназначались для матросов - "годков", то есть матросов и старшин, служащих по последнему году и готовившихся к демобилизации. Наверное, это называется просто воровством. Но сколько не объявлялось компаний по борьбе с этим злом, сколько каждый из нас не оставлял на меховой одежде памятных отметок, они продолжали из года в год пропадать.
А "канадка" ведь являлась не только повседневной одеждой на все случаи жизни. Она ещё и служила одеялом, иногда матрацем, а часто и подушкой. Её носили и на береговой базе вместо опостылевших шинелей, потому что именно в ней было тепло, легко и уютно. Тем более, что и знаков офицерского отличия на "канадках" не было, что тоже не маловажно. В общим к ним относились с любовью, я бы сказал даже с трепетом душевным, и каждая потеря "канадки" отравляла жизнь моряка и повергала его в глубочайшее уныние. И тем не менее… Она, моя "канадка", и сейчас была со мной, но мне было не до её сохранности. Я зашвырнул её снова наверх (вот ещё преимущество моего верхнего места, мне казалось оно более изолированным, болеем скрытным). Итак, мы почти все, офицеры первого дивизиона БЧ -5, толкались в низу собственной каюты, пытаясь мало мальски и быстро одеться в этой необычной спешке и тут же бросились на свои боевые места. У каждого было своё заведование по этой конкретной команде. Мой путь лежал опять на пульт управления энергетической установки. Я сменил на своём правом борту Колю Иванюка, который в этот момент энергично докладывал в центральный пост техническую обстановку. На левом капитан - лейтенант Саша Жук менял Ивара Пурниса. Смена происходила стремительно, но без излишней суеты. Киповца Толика Орлова сменил его коллега старший лейтенант Витюша Малыхин.
Командира БЧ - 5 на пульте уже не было. Его место - в центральном посту, в четвёртом отсеке, внизу, в прочном корпусе. Зато здесь же на пульте ГЭУ вновь появится командир первого дивизиона инженер капитан третьего ранга Боря Глызь.
Он устроился где - то сзади нас и торопливым шёпотом вводил нас обоих в курс изменившейся за эти полчаса обстановки. Но и без его дополнительной информации и нетерпеливых советов было ясно, что на моём борту мощность реактора подняли до тридцати процентов и приняли нагрузку на правый турбогенератор, левый же борт находился пока в холостом резерве, и мощность его установки была теперь около десяти - пятнадцати процентов. Я окинул взглядом нужные мне в эти мгновения в первую очередь показания главных приборов. Они размещались на передней панели.
Мощность реактора… Температура теплоносителя на входе и выходе из реакторов… Уровень компенсаторов объёма газа высокого давления… Давление первого контура… Обороты турбины… Давление пара перед маневровым устройством турбины… Температура питательной воды… Вакуум главного конденсатора… Это первый и самый важный ряд.
Положение компенсирующей решётки реактора… Положение стержней аварийного регулирования и аварийной защиты… Эти приборы смонтированы на столе пульта управления. Показания судового телеграфа по правую руку от меня.
Теперь следующие по счёту, тоже очень важные характеристики. Мнемосхема. Беглым взглядом окинул состояние в целом энергетической установки обоих бортов: какие насосы работают, какие отключены, какие конкретно клапана закрыты или открыты, все четыре контура, обслуживающие реактор, - в каком состоянии. Сзади размещается прибор, показывающий температуру масла турбинной установки и линии вала в разных точках. Нужно прощёлкать все возможные варианты измерения и зафиксировать их в памяти и записать в таблицах.
Передо мной лежит вахтенный журнал пульта управления ГЭУ моего правого борта. Окинул взглядом все таблицы и графики, свидетельствующие о состоянии атомной установки, а она включает и носовой реактор, и турбину правого борта и конденсатор и турбогенератор, и гребной электродвигатель. И десятки, сотни работающих насосов, работой которых с этого момента я должен управлять.
Я принял доклады со всех боевых постов пятого, шестого, седьмого, восьмого, девятого отсеков, сейчас только мне подчиняющихся. Панель "Каштана" одна на два борта, но я, как командир группы дистанционного управления номер один, сижу на правом борту и формально являюсь старшим на пульте, и мне в первую очередь пользоваться связью. По крайней мере, все мои решения и приказы должны выполняться здесь, на пульте, и там, в механических отсеках, беспрекословно.

Во всех отсеках, на всех боевых постах сейчас кипела работа. Напряжения достигло апогея. Я доложил вахтенному механику о готовности правого борта главной энергетической установки к дальнейшим действиям. Аналогичные действия уверенно проделывал Саша Жук. Сзади суетился командир первого дивизиона. Хлопнула входная дверь. Боря, по - видимому, бросился в турбинный отсек, в наиболее ответственное место в таких - то ситуациях.
Капитан третьего ранга Глызь совсем недавно был назначен командиром первого дивизиона, ещё не набрался соответствующего опыта и весьма сомневался в своих знаниях и навыках. Совсем не удивительно потому, в его действиях ещё очень часто сквозило беспокойство, иногда переходящее в заурядную панику, почти всегда мешавшее нам действовать в нередких экстремальных ситуациях.
Но и я, и Саня были уже опытными КГДУ и полагались только на своё видение обстановки, и только на свою ответственность, и свои знания, хотя командир есть командир и подчиняться Глызю нам приходилось по уставу и корабельному расписанию. И тем не менее между нами установилась определённая взаимосвязь, когда Глызь не особенно - то донимал нас своими укаказаниями, отлично понимая, что наш опыт на своём месте намного превышает его, и вмешиваться в наше заведование - только делу вредить, и вообще, к офицерам - мастерам своего дела нужно относиться соответствующим образом, а это означает - уважительно и доверительно, и не имеет никакого смысла дёргать их по пустякам в критических ситуациях. Потому - то ещё он и убрался в седьмой отсек, хотя его место по боевому расписанию было на пульте управления.
Правда, конструкторы АПЛ не предусмотрели лишнего места в теснейшем пространстве помещения пульта ГЭУ, и командиру первого дивизиона во время боевой или аварийной тревоги приходилось втискиваться в какую - то микроскопическую угловую щель где - то позади наших кресел без какой - либо реальной возможности самому лично влиять на работу подчинённых ему матросов и офицеров в силу просто абсолютного отсутствия каких - нибудь передающих устройств под рукой.
Зазвенел машинный телеграф. Его стрелка сдвинулась с места и переместилась в положение "Товсь". Я продублировал команду центрального поста. Заревели внизу, в трюме восьмого отсека лодочные гребные электродвигатели. Мне потребовалось, вручную поддерживая соответствующий уровень мощности и сохраняя положение стержней аварийного регулирования по средине активной зоны реактора, в то же самое время прибавить расход пара на турбину, пытаясь не потерять уровень вакуума в главном конденсаторе. Да и температура пара перед маневровым пошла на снижение. А это тревожный факт, требующий неукоснительного внимания. Активно управляя компенсирующей решеткой и стержнями автоматического регулирования, я восстановил новое равновесное положение системы "вода - пар" после столь значительного увеличения электрической нагрузки уже на новом уровне мощности реактора.
Корпус подводной лодки ощутимо задрожал. С грохотом провернулась сначала левая, потом правая линии вала. Слышно было, как наверху, на лёгком корпусе гремят сапогами моряки многочисленной швартовной команды. Раздался скрежет убираемых стальных тросов. По видимому, подводная лодка стронулась медленно - медленно со своего обычного места у плавпирса. Но мы то, офицеры - механики могли только это самое движение представить в своём воображении. Всё наше внимание беспредельно было обращено на решение сиюминутных быстро изменяющихся технических задач. А это означало беспрекословное и точное реагирование на все команды центрального поста, передаваемые и с помощью машинного телеграфа, и по "Каштану", и по телефону.